Ревизор Империи - Олег Измеров

Но не успел Виктор забраться на верхнюю койку, как в каюту постучали.

В дверях стоял помощник командира в белоснежном кителе. Окладистая шкиперская бородка делала его похожим на немецкого подводника из "Das Boot".

— Господа, — произнес он, — прошу прощения за доставленное беспокойство, но на судне случилось происшествие. Пропал пассажир, и я должен убедиться, что его нет в этом помещении корабля.

22. Цейлонский чай для мисс Марпл

— Будьте любезны, — сказала Эмма, поводя плечами и закутываясь в длинный шелковый китайский халат с птичками. — А кто пропал?

— Господин Конрад Майснер, германский подданный, билет до Берлина — ответил помкомандира, оглядывая поднятый рундук.

— О, ужас! Он же недавно сидел с нами за столом и весело беседовал. А куда он мог пропасть? Этот воздушный шар набит, как кладовка.

— Дирижабль, мадам, дирижабль. Вы не были бы столь любезны показать содержимое вашего багажа? Я еще раз приношу извинения от имени командира, но речь может идти о жизни и смерти.

— Думаете, его того? Расчленили? — встрял Виктор.

— Мы уповаем на то, что эта история окажется смешным недоразумением.

… Смешным недоразумением дело не стало. В полдник четверть пассажиров косилась на пустующее соломенно — желтое кресло за столиком Виктора. Разговоры притихли.

"Прекрасный сюжет для Агаты Кристи", думал Виктор. "Похищение на дирижабле. Главное, отсюда некуда деваться. А Кристи еще не пишет. За первый роман она получила двадцать пять фунтов… это получается, двести пятьдесят рублей или меньше семисот франков. Готьер за игру отвалил четыре тысячи. Многовато. Хотя Кристи в двадцатом — начинающая писательница, кто ее там знает, будут ли читать, а игра — верняк, железно, и типа запретов на нее нет."

У Агаты Кристи на дирижабле наверняка совершенно случайно оказался бы Пуаро или Мисс Марпл. Началось бы частное расследование и расспросы, и кого‑нибудь еще наверняка убили, может, даже двоих или троих, что оживило бы сюжет. При этом мотивы убийства оказались бы практически у всех пассажиров и экипажа, а приличное алиби при первой же проверке рассыпалось. И по какой‑нибудь случайно найденной заколке или шнурку от ботинок читатель бы проник в философию убийцы. А убийца может сидеть совсем рядом, и на него никаких подозрений. Например, командир дирижабля.

"Кстати, а почему бы не командир?" — мелькнуло в голове у Виктора. "Кто, как не он, знает, где на дирижабле убить человека и спрятать тело? Ну и чего тут думать, в каюте капитана и прятать. Он же сам организует поиски, а у него не ищут. А с чего это я взял, что Майснер убит? Может он вошел в сговор с командиром и тот живьем его прячет. Может, этот Конрад в розыске."

Дальше воображать себя Эркюлем Пуаро Виктору не хотелось. Кто знает, вдруг это окажется сюжет рассказа "Десять негритят".

К ночи "Россия" сделала посадку в Варшаве — последней остановке в России. Помимо пограничников, на борт поднялись чины из гостапо, устроили полный досмотр вещей и кают и облазили весь дирижабль. Пассажиров опрашивали по одному в просторной капитанской каюте, задавая одни и те же вопросы — как познакомились, о чем говорили, когда видели в последний раз, что показалось подозрительным, у кого могла возникнуть неприязнь, где находились с такого‑то по такое‑то время, кто может подтвердить. К одиннадцати формальности закончились. За стеной гондолы лил дождь, дирижабль медленно покачивался на якорях, и стало ясно, что они не взлетят, пока не распогодится. Все, что так романтично и таинственно выглядело в детективах, обернулось в жизни тошнотворным занудством. И вообще, приключения интересны, когда они происходят с другими.

Эмма отложила книгу, зашторила иллюминатор и переключила лампы на тусклый синий свет ночника.

— Мы никогда не знаем, когда оборвется наша жизнь, — задумчиво произнесла она. — Только что с нами был человек, разговаривал, делился планами, и вдруг, по велению всевышнего, что‑то срабатывает, и его уже нет. Жить надо сегодня.

— Полагаете, Майснера уже нет в живых?

— У меня острый слух. Я слышала разговор следователя с командиром. Они склоняются к мысли, что это самоубийство. Дверь гондолы запирается ключом, но Майснер мог проникнуть в килевой тоннель и выброситься через люк для осмотра ветрянки. Парашюты на месте. Если, конечно, Майснер не принес на борт своего.

— Странный вид спорта. На самоубийцу он тоже не похож.

— Он мог скрывать. Для репортера важно владеть лицом и речью.

Виктор промолчал.

— Вас не смутит то, что я вам сейчас скажу? — внезапно спросила Эмма.

"Чем она может еще огорошить? Про убийство она уже говорила, помешательство или болезнь исключены. О чем‑то серьезном охранка бы предупредила. Скрыла что‑то от охранки? Вряд ли."

— Не удивлюсь, если вы — наследная принцесса австрийского императора. Угадал?

— Нет… Я решила провести над собой опыт. Я хочу знать, смогу ли быть такой же идейной, чтобы отдать себя целиком мужчине, если это потребует наше общее дело. Я хочу узнать это сейчас, не дожидаясь завтрашнего дня. Ничто так не пробуждает желания продолжать род, как близкая гибель соплеменника, верно?

Не дожидаясь ответа, Эмма села ближе к Виктору и положила руки ему на плечи. Ее лицо, с чуть закатывающимися глазами и припухшими полуоткрытыми губами, медленно приближалось, и Виктор ощутил запах лаванды от ее волос. Внезапным порывом он обхватил ее плечи, сжал их и приблизил к себе; Эмма беззвучно подалась, Виктор повернул ее слабеющее тело вбок и вниз, прижав лопатками к мягкому матрасу койки, и их губы встретились. Похоже, Эмма была совсем не против продолжать род; задыхаясь от поцелуев, она гладила плечи Виктора, легким нажимом приглашая к дальнейшему сближению. Рука Виктора скользнула с плеча по шелку халата ниже, в сторону талии; Эмма мотнула головой, подставив губам шею, из ее открытого рта вырвалось взволнованное дыхание, учащавшееся вместе с ласками.

— Сейчас… Я сама, сама…

Отодвинув Виктора, она стала под синим светом ночника и стала быстро развязывать шелковый пояс; халат ночной птицей соскользнул с ее тела. Эмма присела, ухватив за края длинную ночную рубашку, и быстрым движением подняла ее вверх, откинув за себя, как что‑то лишнее, ушедшее.

— Не глядите на мою спину… Не надо…

Они упали в мягкое лоно койки. Казалось, что Эмма воспринимает происходящее как игру, какой‑то необычный танец, в котором партнер кружит ее по залу и показывает новые па; с любопытством и удивлениям следя за реакцией своего естества, она следовала его движениям, подыгрывала им, словно подчеркивая, что позволяет делать все. Жажда нарастала в ней, глаза затуманились, зов ее тела оттеснял остатки сознания в самые дальние закоулки мозга, и вскоре ее горячая плоть жила самостоятельной, неподвластной рассудку и воле жизнью, двигалась, дышала — и это было так же для нее естественным, как тот самый стакан воды.

…Над головой тихо шумел вентилятор, и в такт ему шумел за окном весенний дождь.

— Вы довели меня до белого каления… Почему это называют долгом? Это нарушение всякого долга, в том числе и супружеского… Если я к утру не отойду, скажите стюарду, чтобы принес завтрак в постель, — негромко произнесла Эмма без сердитых ноток в голосе.

— У тебя талант любить.

— Мне двадцать восемь и красота скоро увянет.

— Не увянет.

Виктор провел рукой по телу Эммы, она слабо сопротивлялась, и не препятствовала этому движению.

— Будешь загорать и заниматься спортом.

— С моей спиной? Разве только в горах.

— Далась тебе эта спина… — Виктор перевернул Эмму на живот, не обращая внимания на ее протесты. — Спина как спина. Ты неплохого сложения.

Эмма попыталась повернуться обратно, приподнявшись на локте; Виктор положил руки на ее талию, слегка сжав. Она протянула ладони вниз, стремясь освободиться от объятий, но Виктор лишь крепче держал ее стан.

— Хватит, — сказала она, в изнеможении отпустив руки, — не хватало еще синяков на боках. Переверните меня обратно.

— Привыкай.

— Вам не кажется, что мы перенеслись куда‑то в будущее? Где все позади. Вы обратили внимание, какая тишина? И дождь. Я чувствую его запах. Он прибил к земле угольный дым с варшавских заводов и теперь пахнет луговыми цветами и липовым цветом. Я потеряла целую жизнь. Как хочется начать ее сначала. С чистого листа, с запаха мяты и ванили, со скошенного сена на лугу и теплого ветра. С солнца, что играет на реке у зарослей рогоза. Как хочется все изменить…