Георгий Владимов: бремя рыцарства - Светлана Шнитман-МакМиллин

гениальный Николай Васильевич, но наглый и бездарный убийца-опричник, присвоивший себе «право на бесчестие». Не всеведение Божие, но соглядатайство. Не князь Андрей Болконский, но пустозвон и доносчик – Андрей Донской. Не ясный, добрый, открытый земле и миру Платон Каратаев, но несчастный крестьянин Шестериков – лишенный почвы и корней, живущий в тошной крепостной зависимости от ненавистных хозяев. Не Россия, но темная реальность страны, в которой «некие силы, дотоле скрытые, вышли из своих укрытий и одержали верх» (3/256).

В той стране и на той войне, где власть была у Смерша, всем ее вольным и невольным участникам суждены были, в реальности или на уровне метафизическом, только смерть и поражения.

Гражданская Отечественная

Я все равно паду на той, на той далекой, на Гражданской…

Булат Окуджава. Сентиментальный марш

Как можно объяснить одиночество в воюющей стране, в тесном сосуществовании миллионов, объединенных одной общей целью – победить жестокого и бесчеловечного врага? В 1972 году Михаил Шолохов на вопрос сына о дате окончания Гражданской войны ответил: «Она, может, и не кончилась»[487].

Квинтэссенция Гражданской войны в русской литературе – рассказ «Письмо» в сборнике И. Бабеля «Конармия»[488]. В письме матери неграмотный подросток, «сын полка» Гражданской войны, хвастается, как он живет при красном командире «очень великолепно», но тут же жалуется: «…каждые сутки я ложусь отдыхать не евши и безо всякой одежды, так что дюже холодно»[489]. Сообщает, как во имя трудового народа бойцы Конармии «с геройским духом рубают подлую шляхту», но несознательные мужики, которых они при этом грабят, от них «хоронятся» и ведут себя враждебно. Между детскими описаниями городов и ландшафта он сообщает матери о смерти среднего из ее сыновей, своего брата, садистски замученного белоказаком-отцом: «…резали до темноты, пока не кончился». Единственная эмоциональная интонация от этого глубоко задавленного ужаса, как короткое рыдание, прорывается в его словах: «Я написал тогда до вас письмо, как ваш Федя лежит без креста». А далее он подбадривает мать, сообщая, что ее старший сын стал командиром: «Теперича какой сосед вас начнет забижать, – то брат Семен Тимофеевич может его вполне зарезать». Между рассказами о Краснодаре, Воронеже и счастливыми воспоминаниями о «блинах и гусятине», мальчик сообщает матери о мести старшего брата, нашедшего и зверски убившего отца. Ребенок даже не осознает нечеловеческого отчаяния, которое испытает несчастная женщина, читая его письмо. Совершенно неспособный интеллектуально и эмоционально проработать чудовищную действительность, в которой он обитает, подросток пребывает в мире полного разрушения и смещения всех человеческих норм, бытовых и нравственных. Единственный, кто его волнует на белом свете, – уже не люди, а его жеребенок Степа, за которым он умоляет мать ухаживать, обещая, что за это ее «бог не оставит». Фраза рассказчика об этом письме: «Оно не заслуживает забвения», – режет слух нерусскостью, которая у Бабеля не могла быть случайной. Этот лингвистический диссонанс дает почувствовать, что человеческий язык просто не вмещает того кошмара, о котором повествуется в этом письме подростка.

Какое будущее ожидало мальчика Курдюкова и его огромного, тупого брата-командира после Гражданской войны? Неграмотные, не приученные думать, лишенные всяких понятий права, суда, государственности, ценности личности, они научились «жить великолепно», «рубать», убивать, мучить и при этом сохранять неколебимую уверенность в своей правоте и высоких целях. В их диком мире «кислого огурца и мировой революции»[490] не оставалось места состраданию к чужой боли[491].

Они не были большинством народа, но именно из них вырастали те кадры, которые, по словам Сталина, «решали все». Военные сражения, в основном окончившиеся в 1922 году, превратились в нескончаемую гражданскую войну, то латентную, то обостряющуюся, – отчасти потому, что эти «кадры» иначе жить не умели. Они превратились в мучителей миллионов, в бездумных, безжалостных палачей – арестовывавших, пытавших, насиловавших, расстреливавших, – несчастные люди с психикой, навсегда чудовищно искаженной Гражданской войной. Глядя на этих победителей жизни, вырастали мальчики, становившиеся «светлоокими» опричниками, чтобы спастись от передовой. Во время войны они убивали своих соотечественников в заградотрядах и расстреливали солдат за провалы и неудачи верховного командования, а в мирное время шпионили за людьми и мешали им жить, с аппетитом поглощая за это недоступные нормальным труженикам продукты из специальных распределителей.

Длящееся наследие Гражданской войны – распад правового государства, безнаказанность самосудов, приговоры, определявшиеся не законом, а классовой идеологией, искажение норм и культуры общественных отношений. И чувство бессилия, полной потери контроля населением в обстоятельствах, где ценность человеческой личности и жизни оказались утрачены.

Конечно, шла и нормальная жизнь, и миллионы бывших воинов Гражданской, как и другие люди в стране, строили свою семью, находили профессию, устраивали дом и быт. Эти две реальности существовали, одна разрушая другую, и жившие в них люди пересекались постоянно. Гениальный скрипач Давид Ойстрах, лауреат многих международных премий, рассказывал Мстиславу Ростроповичу, как в 1937-м или 1938 году, приготовив узелок, он ждал каждую ночь возможного ареста[492]. И однажды в два часа ночи у дома остановилась машина, из которой вышли люди в форме. В подъезде осталось двое мужчин – живущий напротив сосед и Ойстрах, остальные были арестованы. Они с женой стояли под дверью и ждали. Шаги остановились на их площадке, сотрудники НКВД позвонили в соседнюю квартиру. Ойстрах почувствовал огромнейшее облегчение и радость («не меня!») и уже в следующий момент – безмерный стыд и ужас. По признанию великого музыканта, что-то в нем навсегда умерло, он был душевно сломлен той ночью, став одной из невидимых, неисчислимых жертв войны, которую органы госбезопасности вели против своих граждан.

Понятие «своих» постоянно обыгрывается в романе. Оно постепенно кристаллизуется в словах и поступках персонажей и становится ясно, что «свои» для генерала Кобрисова – его семья, его ординарец, шофер, адъютант, солдаты его армии и даже – при всей неоднозначности отношений – его коллеги. Это совершенно иное понятие, чем абстрактные невидимки «свои», чьим именем оперирует смершевец Светлооков.

Как и все общественные процессы, гражданская война очень обострилась в России во время Второй мировой войны, принимая новые образы и формы. Роман «Генерал и его армия» – повествование об этих двух войнах, о чем проницательно писал Н.Л. Лейдерман: «…это и есть война, но война внутри страны, война русских с русскими. Вместе с тем трагические перипетии Отечественной войны представлены в романе в связи с тем, что творилось в России ранее (подавление крестьянских волнений в 1920-е, жуть Большого террора конца 1930-х, аресты военачальников перед самой войной и т. д.). Они и становятся концентрированным воплощением и выражением сути того, что происходило