По волчьему следу - Екатерина Лесина

- Твой брат и наставник мертв. Мы нашли кости… неподалеку. Голову только не нашли.

- Я её забрал. Когда убил его.

- За…

Бекшеев осекся.

И поморщился. Ментальная пощечина была легкой, но весьма чувствительной. Его не хотели убить, скорее обозначить, что не все вопросы стоит произносить вслух.

- Он стал слаб. И безумен. Я просто поступил так, как должен был. Во славу рода.

Наверное, не стошнило лишь усилием воли.

- Война… - Бекшеев сумел продолжить, чем заслужил одобрительный кивок. А ведь и разговор этот, который якобы идет, чтобы время занять, нужен для иного.

Его оценивают.

Разглядывают.

Решают, достоин ли он… стать жертвой?

- Война все изменила, - удалось протолкнуть ком слюны и не подавиться. – Верно? Вы… отправились воевать. Твой брат…

- Наставник. В первую очередь наставник. Он никогда не позволял мне забыть это. Но да. Он. Я. И отец. Наш род никогда не избегал сражений.

- И отец… его убили?

- Нет. Он сам выбрал себе путь… чести. Но это было потом. Позже. Война началась. И мы оказались здесь. В этом городке, который почему-то командование сочло стратегически значимым… глухое скучное место. Но охота была неплохой. Брат часто выходил. Я… оставался.

- Он влюбился?

- Брат? Нет, это не любовь. Скорее уж ему посчастливилось отыскать подходящую женщину. Тебе ли не знать, что не каждая способна принять истинную силу. Невесту брату искали давно, долго… не находили. А тут… он просто развлекался, когда эта женщина забеременела.

На свое несчастье.

- И брат решил, что она вполне способна родить ребенка. Она ведь родила других…

- Которых вы убили.

- Не всех. Но младенцы ему были не нужны, да и те, которые постоянно ноют, требуют внимания. Любой псарь скажет, что из помета надо выбрать двух-трех щенков посмышленей, и ими заниматься…

- Значит, они для тебя щенки?

Бекшеев произнес это чуть громче, чем стоило.

- Не надо, - покачал головой Генрих. – Этот мужик все одно не услышит. Василия здесь нет. Да и место он свое знает. И то, что должен делать.

- Как ты?

- Да. Я думал, что ребенку, если он родится, нужен будет кто-то, кто… поможет. Родной. Близкой крови… близкая кровь дает хорошую силу. Потом. Когда приходит время. Никогда не бывает лишней… я думал, мы вернемся. Домой. Я, брат. Его ребенок… этот вот мальчик.

- Девочка?

- Девочка… тогда она нужна была, чтобы помогать женщине.

Поэтому и уцелела.

- Что… пошло не так?

- Плод, - спокойно отозвался Генрих. – Он был нежизнеспособен. Я видел это по животу женщины. Да и воздействие, под которым она находилось, не было полезно. Я говорил ему. Но без воздействия женщина начинала кричать и пыталась причинить себе вред. Пришлось… выбирать. А брат мой чем дальше, тем сильнее уверялся, что должен остаться. Он решил, что эта непонятная женщина – его семья. И её дочь. И мальчонка… он начал видеть в нем сына!

- А ты не мог этого допустить?

- Я первым его нашел! Он всегда любил забирать то, что принадлежало мне. У ученика ведь не может быть ничего, чем бы он не мог поделиться с наставником. И я терпел. Пока он был в силе и в праве. Он стал слаб… и я сделал то, что должен был сделать давно, но поздно…

- Убил брата своего?

- Охота… он решил, что силы его уходят потому, что нет подходящей дичи. И позвал меня… думал, что он охотится. Только… охота тем и хороша, что никогда не знаешь, кто станет охотником.

И два безумца ушли в лес.

Вернулся лишь один.

- Я забрал его жизнь. И его дар.

- Голову?

- Мозг. Для ритуала нужен мозг. А остальное так… но какая охота, если ты не способен вкусить плоть жертвы?

Наверное, все-таки Бекшеев никогда не привыкнет к тому, что у безумия может быть тысяча лиц. Или даже больше.

- Но и он был силен. Он ранил меня… я вернулся… я лежал и горел в лихорадке. Я думал, что умру, и был готов предстать пред родом и богами.

- Но выжил.

- Выжил… девочка вытащила меня. И мальчишка. Доказал, что ему можно верить. А потом эта женщина стала рожать. Мучилась, мучилась… я извлек ребенка из чрева её.

- И… что с ним стало?

- Чудовище, - сказал Генрих, скривившись. – С раздутой головой и лицом старика, без рук, со сросшимися ногами… такому незачем было жить.

И не стоит спрашивать, родился ли этот несчастный ребенок живым или же… не стоит. Бекшеев и не будет. Порой ему кажется, что он и без того знает слишком уж много.

- Уйти ты не смог.

- Я понял, что это не имеет смысла… пробираться по лесам. Эти я уже знал, но там, дальше? Да и что ждало меня? Мы слушали радио… императорские войска перешли границу. Я думал дождаться капитуляции и вернуться вместе с пленными. Но после капитуляции отца обвинили во многих преступлениях… имя рода оказалось запятнано.

А Бекшеев друг узнал-таки герб.

- Гертвиги, - произнес он. – Гертвиги-людоеды…

- Вот от вас, князь, не ожидал такого. Ладно, чернь, у них вечно привычка раздавать прозвища. Но вы-то – человек образованный.

- Ваш отец организовывал лагеря смерти.

- Концентрационные лагеря, - поправили его. – И задачи у них были самые разнообразные… да, в том числе ликвидация того, что можно смело назвать человеческим мусором. Все эти… нищие, убогие, больные, повисающие мертвым грузом на шее государства. Тянущие силы из здоровых, лишающие их и их потомство шансов…

А это его задело.

По-настоящему.

- Оглянитесь, их с каждым годом становится все больше! Люди разумные не спешат приводить детей в мир, тогда как всякая шваль, пьянь и погань только и умеет, что плодиться… а мир конечен. И ресурс его конечен. И программа государственного контроля над рождаемостью – это единственное, что позволит стране… любой стране удержаться на краю пропасти!

Генрих оборвал речь на полуслове.

Обернулся.

- Кажется, наша история так и останется… недосказанной.

- Ничего страшного. Я уже и так понял основное…

Девочка выбралась на поляну первой.

Увидела менталиста.

Оскалилась.

И, жалобно поскуливая, растянулась на листьях.

- Тварь. Хорошая тварь… твари куда чувствительней людей. И в целом живые существа, - Генрих вытянул руку, чтобы коснуться Девочки, но она, до