Амур-батюшка - Николай Задорнов

После обеда Дуня и Авдотья вышли погулять. Илья поехал на охоту. Девушки, скучая, посидели на бревнах. Вышла Таня. Спели несколько песен и разошлись по домам.

На другой день явился Илья, мокрый, в изорванной одежде, с ножом за поясом и с ружьем за плечами. В корме и на носу его лодки лежали груды битых гусей и уток.

– Где охотился?

– На косе!

– Че, Ильюшка, отличился?

– На церкву набил, – гордо сказал парень собравшимся мужикам.

– Еще больше можно настрелять, – вяло молвил Тимошка. – Сейчас как раз перелет.

Женщины стали выбирать дичь из лодки. Под птицей оказались осетры и тучный калужонок.

– Ну, бабы, надо жарить гусей к празднику, – сказал дед Кондрат.

Добычу разделили между семьями.

Мать Илюшки затопила печь.

– Давайте я помогу, – вызвалась Дуняша.

Она живо взялась за дело: разожгла во дворе костер, щипала дичь на пне, палила ее, собирала пух и перья.

Во всех домах шли приготовления к торжеству. Илья всем дал работу. Теперь было что везти на праздничный обед.

Трубы задымили. Во дворах пылали костры. Девки и девчонки то и дело бегали на посылках из дома в дом.

Пришли еще две лодки с тамбовцами – мужики собрались у Пахома.

Илья, босой и уставший – он не спал ночь, – сидел на низкой скамеечке.

Дуня выбежала из избы, подсела к нему и заговорила полушепотом, с горячностью:

– Все знаю про тебя. Сегодня твоя гольдячка приехала. Ездила гостить к своим. Ты тут за ней ухлестываешь. Я еще тебе зенки за нее выцарапаю. – Девушка вскочила и убежала в избу.

Илья улыбнулся, довольный. Слаще, казалось, ничего не могла сказать ему Дуня.

– Здорово, Иван! – сказал Спирька, встретив Бердышова, который тоже отправлялся куда-то с новым ружьем, в новых сапогах и в новом картузе.

– Здорово!

– Ну, поговорим!

– С дочерью приехал? – спросил Бердышов.

– С ней! Как обещал – привез! Ждешь, что полюбит тебя? Быть может. А не полюбит, не получишь. Пулю в лоб тебе!

– А полюбит, тогда отдашь?

Спирька ухмыльнулся.

– Я для тебя на все согласен, – сказал он. А сам подумал: «Надо бы ее скорей просватать».

Иван поехал на остров на охоту и пробыл там до вечера.

Пока он охотился, Пахом и Спирька ударили по рукам. Решено было, что Дуня пойдет за Илью.

Дельдика, возвратившись из Бельго домой, где она гостила у отца с матерью, помогла Анге испечь хлеб и приготовить кушанья. Управившись, она умылась, переоделась в русское платье, натянула чулки и башмаки, глянула в зеркало и побежала на берег.

В сумерках молодежь собралась у бревен. Дельдика присела к девушкам, весело смеясь вместе со всеми.

«Вот какая красавица русская», – думала Дельдика про Дуню и осторожно взяла ее под руку.

Дуня, вздрогнув, обернулась. Она увидела смуглое лицо, яркие черные глаза, пышные вьющиеся волосы, заплетенные в косы. Дельдика ей понравилась.

Дочь Кальдуки, нищего, вечно битого, сама чуть не загубленная торгашами, выросшая в дыму и смраде, Дельдика пользовалась каждой минутой, которую проводила подле Дуни, стараясь заметить, что и как делает русская красавица.

Дельдика думала только про Айдамбо. Теперь все очень много говорили про него. Она пожила в Бельго и узнала, как Айдамбо знаменит. Поп и Айдамбо были предметом бесконечных разговоров во всех гольдских деревнях. Она мечтала о том дне, когда поедет вместе с Иваном и Ангой на открытие церкви и увидит его там.

А Илья дивился, глядя, как Дуня и Дельдика быстро сдружились.

К вечеру жаркое и пироги были готовы во всех домах. Мужики и бабы гурьбой ходили по селенью из дома в дом, смотрели и пробовали кушанья.

Ватага их ввалилась к Бердышову. Пьяный Иван спал под лавкой. Его растолкали.

– Ну, че ты тут?

– Паря, я ловко напекарил, – спохватился Иван.

– Чего уж ты напекарил! Валяешься, как чушка.

– Вот будем теперь откармливать попов и начальство! – поднимаясь на ноги, воскликнул Бердышов.

На улице играла гармонь, плясали девки и парни.

«Еще ладно, что Татьяна брюхатая, – думал Спиридон, – а то бы они с Дуней вдвоем натворили бы делов!»

– А ваша Дуня где? – спросила Силиниха про Дельдику.

– Гуляет со всеми.

– Илью на части рвут, – сказал Силин.

– Нет, Дельдика хитрая, – отвечал Бердышов. – С ним дружит, а себе на уме. У нее гольденочек завелся. Шибко вздыхает по нем.

– Обезумели девки! – проговорила Наталья. – Прибегут, в зеркальце посмотрят – и опять на улицу.

– Пойду и я гулеванить! – Иван выскочил из дому.

– Ну, Дуняша, женихов много? – тронул он Дуню за руку.

Девушка приотстала от подруг и улыбнулась. С дядей Ваней можно было обо всем поговорить откровенно. Ему легче признаваться, чем отцу с матерью.

– Илюша нравится, – тихо и скромно сказала Дуня.

Иван тряхнул головой.

– Околдовали! Что такое? Я уж заметил! Пошто меня не любишь? Мне обида!

Она счастливо засмеялась, довольная, что нашелся человек, с которым удалось поговорить по душам, и побежала к подругам.

– Догоню! – Иван свистнул и поспешил за девушками, разгоняя их по берегу и норовя ухватить Дуняшу.

– Истинный зверь! – молвил в страхе Тимошка Силин, сталкиваясь с ним. – Ты что? Тебе тут не отломится.

«Но как я ничего не заметил зимой? – думал Иван. – Плохой я охотник за дичью, главного зверя пропустил».

Иван остановился и вдруг, ни слова не говоря, дал Тимохе такую затрещину, что тот упал.

…Туман полосами кутал лес, рваными клочьями спускался на реку. Где-то вдали, как в дыму, виднелись розовые вершины сопок. Было сыро и холодно. Мгла кутала тайгу.

Ох да эх, ох да эх!Отношу я в церкву грех, —

горланили парни.

Лязгала цепь, ревел медведь: его, видимо, заставляли танцевать под гармонь.

Тамбовские ребята удало выкрикивали новые, неслыханные в Уральском плясовые.

Размахивая платочками, кружась в широких платьях, из тьмы то выплывали, то снова исчезали танцующие девушки.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Над тихим озером ударил колокол, и гул его понесся от стойбища к стойбищу и достиг Уральского.

При звуках его всех охватывало чувство праздника, торжества.

– Батька в большой колокол ударяет, – говорили гольды. – Свой дом открывает.

В лодках и оморочках они подплывали к церкви, с любопытством ожидая, что же будет дальше.

Измученные, сожженные солнцем и ветрами, выбирались на берег русские крестьяне. Из разных деревень съезжались они на Мылки: десятки верст на веслах, на шестах и под парусами добирались на богомолье.

Дымились костры. Приезжавшие разбивали палатки, раскидывали пологи. Многие, отдыхая, засыпали прямо на берегу.

Появились долговязые Котяй и Санька Овчинниковы.

Терешка в шелковой рубахе и румяный гармонист Андрюшка Городилов дерзко оглядывали девок. Когда толпа, приехавшая из Уральского, проходила мимо, они окликнули Дуняшу Шишкину. Терешка пообещал ей поджечь косу в церкви.

– За глухого тебе будет… Так свечой и запалим.

Дуня сделала вид, что не слышит.

Бабы привезли узлы с пирогами и караваями. Поп пробовал пальцами, пышны ли сдобы и пироги, отрывал крылышки у гусей и уток.

Тем временем гольды из козел и длинных досок, оставшихся от постройки, сложили большой стол для народа и другой, поменьше, для начальства. Бабы накрыли их скатертями.

Айдамбо торжествовал.

«Вот я теперь одет красиво и чисто и буквы умею писать. Сегодня пусть она меня увидит».

Колокол мерно и звучно бил на звоннице, и гул его волнами несся в амурские дали.

К паперти подкатила лодка, большая, со многими гребцами, покрытая ковром. Из нее вылез Гао Да-пу. Он низко поклонился священнику.

Айдамбо был неприятно удивлен.

«Зачем это купец приехал? – подумал он. – Это церковь для бедных людей, кто страдает много и хочет правильно жить. Русский бог от бедных людей родился. Если бы он к купцу попал, может, еще хуже его мучения были бы».

Айдамбо подошел к попу.

– Китайца отсюда прогнать?

Священник рассердился.

– Ты смотри у меня!.. – И, подумавши, добавил, приставив палец ко лбу гольда: – Храм открыт для всех. Кто угодно пусть ходит в храм. И в дурной душе может явиться раскаяние.

«Да, пожалуй, так правильно будет, – подумал Айдамбо, несколько успокоившись. – Но все же Гао гонять бы отсюда хорошо. Напрасно ему позволяют тут быть. Он только обманывает всех. Отца поил часто и отбирал все меха даром. Если бы не Егорка, он забрал бы Дельдику. А один раз трое братьев Гао связали пьяного отца».

Душа переворачивалась от гнева, когда Айдамбо, вспоминая все это, смотрел на Гао.

«Этого торгаша хорошо бы удавить веревкой и выбросить в озеро с камнем на шее».

Между тем народу собиралось все больше и больше. Айдамбо пошел в домик священника, переоделся в парчовую одежду.

Двери церкви открыли, и громадные волосатые попы в сияющих ризах, провожаемые восторженными взглядами, пошагали в храм. Следом за ними такой же пышный, яркий, весь в золотой драгоценной ткани шел Айдамбо.