Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Сьюзен Батлер

Рузвельт заявил, что в разрешении польского вопроса заинтересованы все; он не знает никого из членов какого-либо польского правительства, но встречался со Станиславом Миколайчиком (лидером Польской крестьянской партии, бывшим главой лондонского правительства в изгнании), который произвел на него впечатление искреннего и честного человека.

Следующим выступил Черчилль, который сказал, что «линия Керзона» – не силовое, а правовое решение вопроса. Излагая эту, по его мнению, примиряющую всех идею, он все же бросил вызов Сталину: Черчилль хотел видеть поляков хозяевами в собственном доме, чтобы они устраивали свою жизнь, как того желают, подчеркнув, что это является искренним желанием британского правительства. Нельзя забывать, сказал он, что Великобритания вступила в войну с нацистами для защиты Польши, не имея в этой стране никаких материальных интересов. Черчилль подчеркнул, что забота о будущем Польши – для Британии дело чести.

После этого предупреждения Сталину не посягать на свободу польского народа Сталин предложил объявить десятиминутный перерыв: ему надо было собраться с мыслями.

После окончания перерыва Сталин был явно разозлен. Он встал с кресла и, продолжая стоять, заговорил тихим и спокойным голосом, словно выстраивал аргументы:

– Как только что заявил господин Черчилль, вопрос о Польше для британского правительства является делом чести… А для русских это вопрос и чести, и безопасности. Это вопрос чести, потому что у России в прошлом было много грехов перед Польшей, и она хотела бы их загладить. Это вопрос стратегической безопасности… потому что на протяжении всей истории Польша служила коридором для нападения на Россию… За последние тридцать лет Германия дважды воспользовалась этим коридором… Польша была слабой. Россия хочет видеть Польшу сильным, независимым и демократическим государством. Это не только вопрос чести для России, это вопрос жизни и смерти.

Продолжая стоять, Сталин коснулся также проблемы границы:

– Вам надо напомнить, что не русские, а Керзон и Клемансо установили эту линию… Линия была установлена против воли русских. Ленин был против передачи полякам Белостокского района, но Керзон отдал его Польше. Мы уже отступили от позиции Ленина… Должны ли мы быть менее русскими, чем Керзон и Клемансо? Тогда мы не сможем вернуться в Москву и показаться на глаза людям… Я лучше предпочту продолжить войну, хотя она нам и стоит крови, чтобы воссоздать и расширить Польшу за счет Германии[877].

Сталин продолжил говорить. Он сказал, что осенью был хороший шанс объединить разные стороны и что на встрече между Миколайчиком, Станиславом Грабским и люблинским польским правительством были достигнуты соглашения по отдельным моментам.

Рузвельт и Черчилль хранили молчание.

Действительно, многие члены польского правительства в изгнании из числа тех, кто входил в правительство страны до 1939 года, были настроены прогермански и открыто говорили о том, что следующая война будет против России. Гарриман, которого стало все больше раздражать русское упрямство, еще в конце марта 1944 года объяснил Рузвельту суть проблемы: «Они боятся, что немцы могут снова прийти, и не хотят, чтобы в Польше было правительство, которое может последовать политике Бека и снова заключить союз с Германией»[878]. Ни у кого не было иллюзий в отношении прогерманского характера этой группы эмигрантов, польского правительства в изгнании, которое признали и Британия, и Соединенные Штаты. Энтони Иден тоже считал это правительство неблагонадежным: «В частных беседах они говорят, что Россия будет до такой степени ослаблена, а Германия сокрушена, что Польша станет самым сильным государством в этой части мира»[879]. Поскольку распри среди поляков продолжались, было почти неизбежно, что Красная армия, освободив Польшу, приведет к власти поляков, которые могут захотеть поторговаться.

В телеграмме Рузвельту в феврале 1944 года Сталин впервые упомянул о Польше. Тогда он тщательно отредактировал текст, подчеркнув (в пометке от руки), что основную роль в правительстве Польши в изгнании «играют враждебные Советскому Союзу профашистские империалистические элементы»[880], и приведя в качестве примера высказывания исторического недруга России генерала Казимира Соснковского, главнокомандующего польской армией на Западе. Сталин предложил тогда, чтобы американцы польского происхождения выполнили функцию политического противовеса в новом польском правительстве, и попросил выдать паспорта двум живущим в Америке полякам: отцу Станислаусу Орлеманскому, католическому священнику, и Оскару Ланге, профессору экономики Чикагского университета, – чтобы они могли приехать в Москву. Оба этих поляка считали польское правительство в изгнании недостаточно демократичным. Сталин встретился с обоими, поскольку надеялся, что, если эти патриотически настроенные американские поляки войдут в правительство, Ланге может возглавить министерство иностранных дел. И Сталин, и Молотов полагали, что польское правительство, в состав которого войдут американцы, станет, несомненно, дружественным Советскому Союзу. Сталин говорил Ланге, что хочет, чтобы тот стал польским гражданином: «Сотрудничество и взаимопонимание между Советским Союзом, Соединенными Штатами и Великобританией вовсе не является проявлением беспринципности и конъюнктурности, а скорее твердой и постоянной политической линией»[881].

Сталин знал, что в лондонском эмигрантском правительстве было несколько здравомыслящих политиков. Одним из них был премьер Станислав Миколайчик, лидер Польской крестьянской партии. Лучший и самый благоразумный человек в этом правительстве, он не исповедовал антисоветских взглядов, но не имел возможности контролировать других членов правительства. Президент США встречался с ним в Белом доме, после чего советовал и Сталину встретиться с ним: «Он [Миколайчик] вполне понимает, что все будущее Польши зависит от установления подлинно хороших отношений с Советским Союзом»[882]. После ознакомления с докладом ГРУ на материале расшифровки магнитной записи встречи Рузвельта с Миколайчиком стало ясно, что президент поддерживает позицию Сталина в отношении Польши (совершенно очевидно, что утечка была организована Госдепартаментом). В докладе ГРУ говорилось:

«Во время визита премьер-министра Польши в Вашингтон Рузвельт настаивал на удалении из польского правительства антисоветских элементов из группы Соснковского, а также на согласии поляков на прохождение границы по “линии Керзона“. Он также настаивал на том, чтобы [польское] правительство вошло в рабочий контакт с польскими патриотами в Москве и польскими дивизиями на Восточном фронте… Миколайчик согласился действовать в духе предложения Рузвельта, однако лишь в случае полной поддержки со стороны польских эмиграционных кругов Лондона»[883].

Снова заручившись поддержкой Рузвельта, Сталин вскоре после высадки союзных войск в Европе написал президенту, что надеется на сильную, независимую и демократическую Польшу с правительством, в которое войдут польские деятели из Англии, Америки и СССР, «и особенно польские демократические деятели, находящиеся в самой Польше, а также… на признании польским правительством “линии Керзона“ как линии новой границы между СССР и Польшей»[884]. Но за это время Красная армия разбила немцев и вошла в Польшу, и советское правительство сформировало Польский комитет национального освобождения для управления страной.

Как это уже случилось в 1939 году, Польшу продолжали раздирать распри между ее ведущими политиками. Миколайчик и его правительство вели ожесточенные споры, какую из двух польских Конституций следует признать действующей: Конституцию 1921 года либо крайне авторитарную Конституцию, принятую в 1935 году. Велись споры и о границе, и о вероятности гражданской войны в Польше. В августе Сталин писал Рузвельту, что, возможно, польские группы уже начали работать совместно. Польский комитет национального освобождения предложил Миколайчику пост премьера и четыре министерских портфеля: «Как Польский национальный комитет, так и Миколайчик выражают желание совместно работать… Можно считать это первым этапом во взаимоотношениях между Польским комитетом и Миколайчиком и его коллегами. Будем надеяться, что дальше дело пойдет лучше»[885]. Но этого не случилось. Во всех отношениях сложилась непростая ситуация. Варшавское восстание только ухудшило ее. Когда в конце июля 1944 года Красная армия вышла на восточный берег Вислы, вместо оказания помощи малочисленным и плохо вооруженным варшавским патриотам, восставшим против нацистов и тщетно пытавшимся своими силами освободить столицу, Красная армия вдруг прекратила двигаться вперед. Как стало известно только впоследствии, немцы тогда бросили в бой четыре свежие бронетанковые дивизии. Маршал Константин Рокоссовский, командующий 1-м Белорусским фронтом, родившийся в Варшаве поляк, сообщил Сталину, что у армии нет другого выбора, кроме как отойти назад. Несколько дней спустя в поисках информации Александр Верт, специальный корреспондент Би-би-си, находившийся всю войну в России, разыскал Рокоссовского и взял у него интервью. Он спросил маршала: «Было ли Варшавское восстание оправданным?» Ответ Рокоссовского был следующим: «Нет, это была трагическая ошибка… Восстание имело бы смысл, если бы мы уже стояли у ворот Варшавы»[886].