Бен-Гур - Льюис Уоллес

Природа, окружавшая холм, еще больше усугубляла ее страдания. Звери и птицы избегали этого места, словно знали его историю и то, для чего оно служило ныне. Постоянно дующие ветры сметали со склона тонкий плодородный слой почвы, так что, когда в начале весны все кругом покрывалось зеленью, «их» склон оставался все таким же бесплодно-голым. Куда бы она ни бросала взгляд, он натыкался на гробницы – гробницы выше по склону, и ниже, гробницы напротив их собственной гробницы – сейчас все свежевымытые в ожидании паломников, идущих на праздник. Даже в небе – ясном, чистом, зовущем – она не могла найти утешения. Великолепие небес лишь подчеркивало ее прогрессирующее безобразие. Дар зрения порой оборачивается ужасным проклятием.

Почему же она сама не положила конец своим страданиям?

Сделать это ей возбранял закон!

Нееврей мог бы только улыбнуться такому ответу; но не сын Израиля.

Пока она сидела, заполняя свое печальное одиночество думами еще более безрадостными, по склону холма стала подниматься женщина, спотыкаясь и падая от усилий.

Вдова поспешила подняться с камня, на котором сидела, и, накинув на голову покрывала, закричала неестественно резким голосом:

– Нечиста, нечиста!

Не успела она закончить фразу, как женщина, оказавшаяся Амрой, уже была у ее ног. Вся так долго скрываемая любовь этого простого создания выплеснулась наружу: обливаясь слезами и захлебываясь страстными восклицаниями, она целовала одежды своей госпожи. Последняя попыталась было вырваться из объятий старухи, но, видя, что это ей не удастся сделать, сдалась и стала ждать, когда пройдет этот пароксизм страсти.

– Что же ты наделала, Амра? – упрекнула она служанку. – Неужели таким неповиновением ты хочешь доказать свою любовь к нам? Несчастная женщина! Ты пропала и никогда уже не сможешь увидеть своего хозяина.

Амра рыдала, уткнувшись лицом в землю.

– Проклятие закона легло теперь и на тебя; ты не можешь вернуться в Иерусалим. Что станет с нами всеми? Кто принесет нам хлеб? О несчастная, несчастная Амра! Мы все теперь одинаково несчастны!

– Милосердия, милосердия! – распластавшись на земле, возопила Амра.

– Ты должна была проявить милосердие к себе и таким образом оказала бы величайшее милосердие нам. Куда нам теперь податься? У нас не осталось никого на всем свете. О неверная служанка! Гнев Господа обрушился на нас!

В этот момент Тирца, разбуженная шумом, показалась из входа в гробницу. Перо останавливается и, скорбное, отказывается описывать существо, в которое превратилась когда-то цветущая девушка. Похожая на привидение, обтянутая чешуйчатой кожей, почти ослепшая, с распухшими суставами, она ничем не напоминала красавицу, переполненную грацией и чистотой, которую мы некогда узнали.

– Мама, это пришла Амра?

Служанка сделала попытку подползти и к ней.

– Остановись, Амра! – строго воскликнула вдова. – Я запрещаю тебе прикасаться к ней. Встань и уходи, пока никто не видел, что ты была здесь. Нет, я запрещаю – уже слишком поздно! Ты должна остаться здесь и разделить нашу судьбу. Встань, я сказала!

Амра поднялась на колени и сказала, ломая руки:

– О моя добрая госпожа! Я верна вам – и совсем не несчастна. Я принесла вам добрые вести.

– Об Иуде? – спросила вдова, наполовину сдвигая накидку с головы.

– Есть удивительный человек, – продолжала служанка, – способный излечить вас. По одному Его слову больные исцеляются, и мертвецы оживают. Я пришла сюда, чтобы отвести вас к Нему.

– Бедная Амра! – сочувственно прошептала Тирца.

– Нет, – всхлипнула Амра, ощутив сомнение в словах девушки. – Нет, клянусь Господом Богом Израиля, я говорю чистую правду. Пойдемте со мной, молю вас, и не теряйте время. Нынешним утром Он должен войти в город. Час настал! Вот еда – поешьте и пойдем!

Мать напряженно вслушивалась в слова служанки. Вполне возможно, что молва об этом удивительном человеке достигла и ее слуха, потому что к тому времени рассказы о Нем проникли в самые отдаленные уголки страны.

– Кто Он такой? – спросила она.

– Назаретянин.

– Кто рассказал тебе о Нем?

– Иуда.

– Иуда? Он дома?

– Он приходил вчера вечером.

Вдова несколько секунд молчала, пытаясь успокоить биение своего сердца.

– Это Иуда послал тебя сказать нам об этом человеке?

– Нет. Он считает вас мертвыми.

– Некогда был пророк, который целил проказу, – задумчиво произнесла мать, обращаясь к Тирце, – но он получил свою силу от Господа. – Затем, вновь обратясь к Амре, она спросила: – Откуда мой сын знает, что этот человек обладает таким даром?

– Он странствовал вместе с Ним, и слышал, как прокаженные взывали к Нему, и видел, как они исцелялись. Сначала Он исцелил одного, потом их было десять, и они все разом исцелились.

Старшая из слушавших ее молчала. Иссохшая рука ее дрожала. Мы вполне можем допустить, что она боялась поверить услышанному. Она не ставила под сомнение сам факт сделанного чудотворцем, потому что ее собственный сын был тому свидетелем и подтверждал это устами служанки; но она пыталась понять природу силы, которой был наделен этот человек и которая дала ему возможность сотворить столь удивительное дело. Но колебания ее были недолгими. Повернувшись к Тирце, она сказала:

– Должно быть, этот человек – Мессия!

Произнесено это было не спокойным тоном человека, отгоняющего прочь одолевшие было его сомнения, но женщиной Израиля, знающей заветы Господни жителям ее страны, – человеком, страстно желающим узреть малейший знак исполнения этих заветов.

– Я помню время, когда Иерусалим и вся Иудея только и говорили, что о Его рождении. Да, я помню это. Значит, Он должен быть человеком. Он должен им быть – и Он есть человек. Да, – продолжала она, обратясь к Амре, – мы пойдем с тобой. Принеси воды – ты найдешь ее в кувшине, который стоит в гробнице, – и дай нам поесть. Мы поедим и пустимся в путь.

Поскольку всем не терпелось отправиться в путь, с завтраком было очень быстро покончено. Три женщины стали готовиться к предстоящему им необычному путешествию. Их беспокоил только один вопрос. Как утверждала Амра, этот человек должен был прийти в Иерусалим из Вифинии; в те времена из нее в Иерусалим вело три дороги или, скорее, тропы. Первая из них шла через первую вершину Масличной горы, вторая огибала ее подножие, а третья проходила между второй из вершин Масличной горы и горой Соблазна. Все эти три тропки разделяло не такое уж большое расстояние, но оно все же было достаточным для того, чтобы разойтись с Назаретянином, выбрав не ту дорогу, по которой направится Он.

После еще нескольких вопросов матери стало ясно, что Амра ничего не знает о местности, раскинувшейся за Кедроном, и еще меньше – о намерениях человека, на встречу с которым они собирались. Она также поняла, что и Амра, и Тирца – одна по впитанной с молоком матери рабской зависимости, другая из-за развившейся слепоты – признают ее своей руководительницей, так что принимать решение предстоит ей.

– Сначала мы отправимся в Виффагию, – решила она. – Там по крайней мере, если Господь будет милостив к нам, мы что-нибудь узнаем и решим, что нам делать дальше.

Они спустились по склону к Царским садам и остановились у дороги, протоптанной множеством путников за долгие века.

– Я боюсь идти по дороге, – сказала их предводительница. – Лучше нам держаться подальше от нее, скрываясь за камнями и деревьями. День сегодня праздничный, и на склонах холмов я вижу много палаток, в которых ночевали пришедшие в город на праздник. Если мы перевалим прямо через гору Соблазна, то они нас не увидят.

Тирца едва могла идти; услышав эти слова, она впала в отчаяние.

– Но гора такая крутая, мама! Я не смогу на нее забраться.

– Помни, мы идем, чтобы обрести здоровье и жизнь. Посмотри, дитя мое, уже совсем рассвело! К источнику вон там уже идут женщины. Если они заметят нас, то забросают камнями. Соберись с силами, и пойдем.

Таким образом мать, страдая от болезни не менее дочери, пыталась поднять дух девушки; и Амра пришла ей на помощь. Вплоть до этого момента Амра не прикасалась к прокаженным, как и они к ней; но теперь, не думая о возможных последствиях и не ожидая приказания или просьбы, верное создание приблизилось к Тирце, обняло ее за плечи и прошептало:

– Обопрись на меня. Хотя я и стара, но еще сильна; да и подниматься нам не так уже высоко. Ну а теперь – в путь.

Склон холма, на который им предстояло подняться, был покрыт выбоинами и развалинами древних строений; но, когда они остановились на вершине, чтобы перевести дыхание, перед ними открылся великолепный вид на северо-запад – на Храм и его террасные дворики, на Сионский холм, на мощные башни, вонзающиеся в белесое небо, – и мать испытала прилив сил, который даровала ей любовь к жизни ради самой этой жизни.