Секретные миссии - И. Колвин

— Вы знаете, что я сейчас сделаю? — спросил Уотсон Машбира. — Я пойду к военному атташе и покажу ему вашу великолепную работу. Я знаю о его скептическом отношении к задуманному плану, но не думаю, чтобы он настаивал на своем, увидев этот документ.

Самым выдающимся достоинством умного плана капитана Машбира являлась простота. В нем указывались пункты, где необходимо и возможно заниматься сбором различных слухов, и, более того, в нем была дана система, посредством которой добытые разведывательные сведения могли передаваться из Японии. В нем говорилось о необходимости создания организации, состоящей из нескольких важных особ, которых не должно коснуться чрезвычайное положение, на случай чего как раз и предназначался данный план. В нем подробно описывались средства связи, которые могут быть выделены в распоряжение агентов. Сила воображения Машбира была видна на каждой странице документа. Он, например, вспомнил после нашего разговора, что дипломатический обычай в Японии позволяет отъезжающим дипломатам продавать ненужные вещи на публичных аукционах. Используя этот обычай, мы могли бы передать некоторое оборудование связи нашим агентам. Так, в плане предусматривалась «продажа» автомобиля атташе одному из наших агентов на открытом аукционе. Автомобиль должен быть оборудован двойным бензиновым баком. Во внутреннем баке предполагалось вмонтировать радиопередатчик для агента, в чью задачу входило держать связь с нашими подводными лодками, подходящими к берегам Японии специально для приема разведывательных сведений по радио. Эта идея была поистине гениальной, так как при радиопередачах на машине можно было передвигаться с места на место, что практически лишало самые чувствительные радиопеленгаторные устройства возможности обнаружить местонахождение передатчика.

Но каким бы гениальным нам этот план ни казался, его принятие и использование в конце концов зависело от военного атташе. Уотсон не терял времени, он стремился как можно быстрее познакомить с документом Машбира своего армейского коллегу. Он вызвал машину и помчался в район Хикаватё, где находилась резиденция военного атташе. Военный атташе, бегло просмотрев содержимое папки и как следует не вникнув в суть дела, сказал:

— Я не вижу ничего нового. Это простое переложение старой немецкой системы.

— Может быть, — заметил Уотсон. — Но имеете ли вы что-либо лучшее? Да, на самом деле, есть ли у вас вообще что-нибудь подобное?

— Видите ли... у меня нет никакого плана.

— В том-то и дело. Я посылаю этот план в министерство военно-морских сил, а вам оставляю копию. Пошлите ее своему начальству в Вашингтон или делайте с ней, что хотите, но я был бы весьма признателен, если бы вы соответствующим образом отметили своего подчиненного за ту блестящую работу, которую он проделал для меня.

На эту просьбу военный атташе дал уклончивый ответ. Машбира «отметили» позже в форме усилившейся зависти и неприкрытых нападок, что в конце концов привело к его уходу из регулярной армии в 1923 году по причинам, связанным с разведывательной работой в Японии. Этот план, известный только военному атташе полковнику Барнету, полковнику Уоррену Клеару и мне, до сих пор значится как секретный материал.

Попав под перекрестный огонь противоположных взглядов, наш «План М», как и многие другие необычные предложения, очутившиеся в чреве бюрократии, постигла печальная участь. Уотсон послал документ в Вашингтон, но мы никогда не узнаем, что произошло с ним, после того как его вынули из дипломатического мешка и послали по министерским кабинетам с приколотым к нему списком ограниченного круга лиц, которым надлежало с ним ознакомиться. Уотсона вскоре после того, как Машбир представил свой план, перевели по службе. После отъезда из Токио новые служебные обязанности Уотсона лишили его возможности дать ход этому плану. План, потеряв таким образом своего основного защитника, утратил и свою эффективность, так как с того времени он превратился во всего лишь один из бесчисленных документов, имевшихся в избытке во всех без исключения государственных учреждениях. Мы же были слишком молоды, а звания наши — слишком незначительны, чтобы поддержать план с такой же эффективностью, как это мог бы сделать старший офицер. Он пролежал в архиве морской разведки до тех пор, пока я буквально не раскопал его в 1936 году и не предпринял мер по использованию его в практических целях. Но неспособность высших инстанций понять огромное значение конкретного разведывательного плана окончательно решила судьбу этого документа.

Сейчас, когда я вспоминаю «План М» и оцениваю его на фоне последовавших событий, мое сожаление, что много лет тому назад этот документ положили в Вашингтоне под сукно, увеличивается во сто крат. Война, которую Уотсон мог предвидеть еще в 1921 году, стала реальной действительностью спустя двадцать лет. А организационный план, составленный на случай войны, покрывался пылью в комнате «Законченных дел» и в конце концов вместе с другими документами был отправлен в государственный архив.

Когда началась война, мы в Токио не имели ни одного человека, который бы занимался сбором слухов и разведывательных сведений, а также пересылкой добытой информации из Японии. Наше незнание условий внутри Японии было настолько явным, что в 1942 году начальник военно-морских операций вынужден был публично признаться, что он не знал, действительно ли Япония строила линейные корабли-чудовища водоизмещением в 45 тысяч тонн. В такой обстановке людям приходилось тратить много энергии и проявлять максимум изобретательности, чтобы создать разведывательную систему в стране, закрытой для нас непреодолимыми барьерами войны. Мы смогли создать в Японии лишь далеко не совершенную информационную службу, и она оказалась слишком слабой для выполнения задачи по сбору важной политической информации, что было бы обеспечено планом Машбира в случае его принятия. Хорошо зная факты, я уверен, что война была бы сокращена по крайней мере на шесть месяцев, если бы мы располагали разведывательной организацией, предусмотренной этим планом. Можно было спасти многие жизни, и люди обрели бы мир значительно скорее. Нам удалось бы избежать агонии последних шести месяцев, во время которых произошли кровопролитные бои на островах Иводзима и Окинава.

В 1923 году, в то время как дни уходили за днями и мы в Токио все еще не получили из Вашингтона одобрения «Плана М», наш энтузиазм несколько упал, и мы занялись своими обычными делами во время летних месяцев в Японии. Машбир и другие отправились на отдых в Ойсо — прекрасный курорт на берегу моря, в то время как я остался в Дзуси, чтобы закончить свою учебу. Моя служебная командировка приближалась к концу. Через два месяца я должен был возвратиться домой, а мне еще предстояло завершить массу различных дел.

День 1 сентября 1923 года начался так же, как многие прекрасные дни ранней японской осени. Я поднялся еще до восхода солнца. В чарующей тишине раннего утра я наблюдал мягко надвигающийся рассвет. Серебристый месяц смотрел вниз на тихие, почти неподвижные воды. В полумраке, когда отдаленные предметы видны отчетливее, чем в сиянии дня, мне подали мой обычный завтрак — яичницу с ветчиной. Затем я поспешил на ранний поезд, в котором всегда был дополнительный вагон для деловых людей, совершающих регулярные поездки из Камакура[123] — курортного городка недалеко от Дзуси. Мой образ жизни был прежним: так же ездил в Иокогаму, а затем в Токио за своим денежным содержанием. Сегодня мои друзья уезжали домой на пароходе «Эмпресс оф Остралия», и я должен был их проводить. Закончив свои дела в Токио, я возвратился в Иокогаму, где некоторое время занимался покупками, а в 11 часов отправился на пирс; большой лайнер готовился к отплытию точно в 12 часов. Я увидел, что провожающих собралось больше, чем отъезжающих. Широкий пирс длиною около 300 метров был построен в основном из бетонных столбов и стальных ферм. Он представлял собой центр лихорадочной деятельности. За кормой «Эмпресс оф Остралия» пришвартовалось грузовое судно «Стил Навигейтор». На другой стороне пирса стоял большой французский пароход «Андре Лебон».

Пирс имел праздничный вид, он был украшен флагами расцвечивания, развевающимися на ветерке. Наконец без одной минуты в 12 часов сходни опустились, множество рук с платочками поднялось для последнего прощания, лица расплывались в улыбке или принимали печальное выражение.

Внезапно лица людей вытянулись, и на какое-то мгновение все замерли, прислушиваясь к подземному гулу, какой обычно предшествует землетрясению. Этот гул сигнализировал парализованным людям о катастрофе, она уже захватывала их. Огромный пирс заколебался, удержаться на ногах было невозможно. Люди поднимались, но их тут же бросало на асфальт; крики объятых ужасом мужчин и женщин заглушались грохотом разваливающихся строений и ревом земли. Люди чувствовали себя так, будто они находились внутри большого колеса парового катка, катящегося по сильно разбитой дороге.