Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе - Вэчел Линдсей

Вторую женщину нам тоже представили, но, пробормотав приличные случаю фразы и приподняв в знак почтения шляпы, все про нее тут же забыли. Она оказалась сестрой Свэнсона — высокая и худая, на мой взгляд, старше его, в темных шелках и в пелерине. Лицо у нее было тоже худое и продолговатое, с впалыми щеками, с морщинками под глазами и с глубокими горестными складками вниз от уголков рта. В свете фонаря оно выглядело мучнисто-бледным. Прислушиваясь к разговору, она, не отпуская дверцы кареты, перебегала глазами с одной физиономии на другую, быстро и тревожно, однако, не так, как если бы ожидала от этих людей какой-нибудь пакости. Ей просто хотелось назад, в карету, спрятаться от падающего снега и от обступивших незнакомцев.

Потом Джил опамятовался настолько, что перестал сверкать глазами на Роуз и на ее рыжего супруга. Выражение обветренного лица не изменилось, но я-то видел, что его разрывает от злости. Ни на кого не глядя, он пробился на лошади к фонарю. Я за ним. Но никто из ребят слова ему не сказал: все решили, что сейчас он из-за Роуз запалит скандал. Видно, и Тетли этого опасался, потому что он перестал разговаривать с Роуз и Свэнсоном и уже не сводил глаз с Джила; он не сразу понял, когда Джил сказал:

— Арта ранило, Кэрнс ему в плечо попал.

Дэвис, однако, понял сразу и помог мне сойти с лошади, велев Джилу достать из кареты чемодан, чтобы меня усадить. Джил выполнил это, ни слова не сказав Роуз, даже не взглянув на нее, хотя прошел перед самым носом. Не будь он так поглощен своим занятием, можно было подумать, он нарочно не замечает ее. Роуз же следила за ним и даже улыбаться перестала в ожидании, что он заговорит. Но он не заговорил, и она сразу же заулыбалась и страх как забеспокоилась обо мне. Я на нее внимания не обратил. Мы с Роуз никогда не ладили, и сейчас я ее выручать не намеревался. Свэнсон отметил эту сцену. Он присматривался к Джилу, достававшему чемодан, затем перевел глаза на Роуз, затем опять на Джила. Он все еще улыбался, но уже не так, как прежде. Мне он поначалу показался человеком пустым, я даже подумал, что Роуз его заарканила потому, что такого нетрудно к рукам прибрать, но сейчас у меня уверенности больше не было.

Я сел на чемодан; Спаркс принес фонарь и держал его, а Дэвис стал стаскивать с меня рубашку, излишне нежничая там, где она начала присыхать.

— Да пустяк, — сказал я и погодя спросил: — Неужели это нужно делать на виду у женщин? — Меня опять замутило, и я начал злиться, что все глазеют.

Женщины предложили помощь. Роуз сообщила, что в таких делах она мастерица. Я сказал Дэвису, что обойдусь без их помощи, и Роуз перестала улыбаться и меня подбадривать. Они с Джилом первый раз посмотрели друг на друга, и Джил ухмыльнулся. Роуз поспешно отвернулась и полезла в карету. Свэнсон тоже перестал улыбаться и уставился на Джила, одновременно подсаживая свою сестрицу в карету к Роуз. Джил стоял, расставив ноги и заложив большие пальцы за ремень, что само по себе не предвещало ничего хорошего, и, в свою очередь, смотрел на Свэнсона, продолжая все так же ухмыляться. Он мог сейчас вскинуться от любого пустяка, но Свэнсон, закрыв дверцу кареты, просунул голову в окошко, поговорил минутку с Роуз, тем дело и кончилось.

Кэрнс слез с козел, подошел с озабоченным выражением лица и, все так же плохо ворочая языком, стал расспрашивать, как я, и объяснять, что вовсе в меня не целился и очень жалеет, просто места себе не находит, оттого что так получилось; мне надоело твердить, что тут говорить-то не о чем и откуда ему было знать, кто мы такие. А тем временем Дэвис ковырялся в ране. Когда он дошел до края раны, у меня в голове помутилось от боли, и я почувствовал, что просто не могу больше слушать Кэрнсовы излияния. Джил наконец заметил, каково мне, и сказал Кэрнсу, чтобы оставил меня в покое. Опять я подумал, что дело добром не кончится. Но Кэрнс и правда до того себя виноватым чувствовал, что прикусил язык, и вид у него был такой, что того и гляди зарыдает.

Я уже порядком крови потерял. Брюки с одной стороны под меховыми штанами тоже промокли насквозь. Но сама рана была пустяковая. Пуля попала в грудь, и, пройдя сквозь мякоть, вышла в спину где-то чуть пониже, так мне Дэвис сказал, он считал, что ребро она, может, задела, но не больше. Дэвис прощупал мне весь бок, чтобы проверить, и было здорово больно, однако, я так и не понял, задето ребро или нет. Действовал он осторожно, только очень уж медленно. Дважды мне приходилось отходить к обочине, при поддержке Джила, где меня рвало. Затем Мур дал мне выпить чего-то крепкого; а когда Дэвис кончил вытаскивать из раны ниточки от рубашки, дал еще, я почувствовал себя много крепче, хотя в голове осталась какая-то пустота. Беспокоило меня только, что трясучка моя все не проходила, будто озноб меня бил и нервы расходились, но Дэвис сказал, что скорее всего контузия и, вероятно, еще не скоро пройдет — шутка ли, из такого тяжелого ружья с короткого расстояния бабахнуть. Он взял виски и хорошенько промыл рану, но решил и прижечь, чтобы не получилось заражения. Для этого фонарь занесли в карету, чтобы ветром пламя не сбивало, и постепенно нагрели дуло чьего-то револьвера докрасна. Пока прижигали рану, Джил с Муром держали меня. С входным отверстием обошлось сравнительно благополучно — я только задерживал дыхание и потел, но когда дело дошло до спины, лишился чувств.

Когда я пришел в себя, Дэвис, оказалось, успел меня крепко перебинтовать чьей-то изорванной на ленты рубашкой. Полушубок опять был на мне, и Мур пытался влить мне в рот еще виски. Было тошно и сосало под ложечкой, и злился я, что сомлел на виду у всех.

Ребята делали вид, что ничего такого не заметили; занимались своими делами, снова садились на лошадей и выстраивались на ровном месте, чуть повыше кареты. Джил дал мне закурить, и, когда я посмотрел на строящихся ребят и потом на него, он кивнул. Я совершенно обессилел, а тут еще снежило пуще прежнего; на земле вокруг круглой тени от донышка фонаря явственно виден был тонкий покров снега. Меня больше ничто не трогало — пусть хоть так, хоть эдак; голоса долетали словно через стену. Ко мне это не относилось. Но когда я узнал от Дэвиса, что «дурачье все-таки собирается ехать дальше», а мне есть место в карете и что лучше бы я ехал назад и отдохнул у Кэнби, и поел я бы горячего, и не торчал на ветру, я сказал: ни черта подобного, со мной все в порядке, и баста. Он немного поспорил, а тут как раз Мамаша подвалила, отпустила на мой счет шутку, однако, взяла его сторону, ну, а на меня упрямство нашло: я сидел и покуривал и на все отвечал «нет», в конце концов совсем перестал отвечать и только курил. Когда мне пришлось встать, чтоб отдать чемодан, Роуз вылезла из кареты и подошла ко мне, и взяла за локоть, и попробовала улестить меня, чтобы я ехал вместе с ними. Каким-то образом из ее разговора я понял, что она догадывается о наших намерениях. Это меня в моем решении только укрепило; я не хотел ехать с ней и с незамужней сестрицей, и с рыжим супругом, чтобы они всю дорогу любопытствовали и выспрашивали. Приятно было, что она так нежно держит меня под локоть, как старого доброго друга, за которого беспокоится. Но при всем при том я еще несговорчивей становился, зная, что ей вообще-то все равно. Потом подъехал Уайндер и сказал, чтоб я не валял дурака, лез в карету и катил домой, по крайней мере, под ногами путаться не буду. Джил сказал Уайндеру, чтобы тот не в свое дело не совался, он за мной сам доглядит, если я в няньке нуждаюсь. Уайндер медленно повернул голову и уставился на Джила, будто ушам своим поверить не мог, что кто-то осмелился с ним таким тоном разговаривать. Но тут снова вмешалась Роуз, на этот раз она отпустила мой локоть и сказала Уайндеру, что пускай болван — то есть я — валяет дурака, если ему так хочется. Джил опять ухмыльнулся ей в лицо. Она сверкнула глазами, но, поразмыслив, решила промолчать, повернулась к нему спиной и влезла в карету, тряхнув пышными юбками. Она захлопнула за собой дверцу, хотя ее мужа внутри еще не было. Все это время он стоял у заднего колеса кареты, нет-нет да и отряхивал снег с лацканов и разговаривая с Тетли, Смолом и Кэрнсом. И опять он ничего не пропустил. Говорил тихо, я его и не слышал, но все время неотрывно следил за Джилом. Он не отвел от Джила глаз, даже когда Роуз захлопнула за собой дверцу, будто хотел запомнить его до мельчайшей подробности.