Воевода - Дмитрий Евдокимов

...Тем временем Жак де Маржере и Конрад Буссов, обременённые возами с награбленным добром, спешили в Варшаву, где должен был состояться сейм.

Король в сопровождении супруги Констанции и сына Владислава, нареченного московским царём, под бравурные звуки музыки торжественно въехали в город, где их встречали сенаторы и весь цвет польской знати. Здесь короля ждал Жолкевский со всеми своими полковниками и ротмистрами, сверкавшими великолепными одеждами и богатым воинским снаряжением. Сам гетман подъехал к королю в открытой роскошной коляске, которую везли шесть белых турецких лошадей.

Непосредственно за ним, тоже в открытой королевской карете, везли знатных пленников. Бывший царь Василий Шуйский сидел между двоих братьев. На нём был длинный белый, вышитый золотом кафтан, на голове — горлатная шапка из чёрной лисицы. Толпа, стоявшая вдоль дороги, с любопытством рассматривала его сухонькое личико, окаймлённое маленькой круглой бородой, красные подслеповатые глазки озирались с опаской.

Следом везли боярина Шеина со смолянами, а за ними пленных московских послов — Голицына и Филарета. Поезд заканчивался шествием пехоты и гетманских казаков.

Пленных ввели в сенаторский дворец, где уже расположился король со своим двором. Подошедший к трону Жолкевский произнёс высокопарную речь, сравнивая короля без ложной скромности, а также и себя с великими римскими героями. Указав на Шуйского, гетман произнёс:

   — Вот он, великий царь Московский, наследник московских царей, которые столько времени своим могуществом были страшными и грозными короне польской и королям её, турецкому императору и всем соседним государствам. Вот брат его, Дмитрий, предводительствовавший шестидесятитысячным войском, мужественным, крепким и сильным. Недавно ещё они повелевали царствами, княжествами, областями, множеством подданных, владели городами, замками, неисчислимыми сокровищами и доходами, и по воле и благословению Господа Бога, дарованному вашему величеству, мужеством и доблестью нашего войска, ныне они стоят здесь жалкими пленниками, всего лишённые, обнищалые, поверженные к стопам вашего величества, и, падая на землю, молят пощады и милосердия.

При этих словах гетмана Василий Шуйский одной рукой снял шапку и пальцами другой в глубоком поклоне коснулся земли, затем поднёс их к губам. Дмитрий поклонился один раз, а Иван, вспомнив обычай холопов, отвесил три земных поклона, при этом горько плача.

Гетман вновь обратился к Сигизмунду, вальяжно расположившемуся на троне:

   — Ваше величество! Примите их не как пленных. Я умоляю за них ваше величество. Окажите им своё милосердие и милость; помните, что счастие непостоянно и никто из монархов не может быть назван счастливым, прежде чем не окончит своего земного поприща.

С ответным словом от имени короля выступил канцлер Лев Сапега:

   — На что прежние наши короли не могли надеяться, о чём не смели советовать мужественные полководцы, чего не думали рачительные сенаторы дождаться, то свершила смелость вашего величества и мужество его милости пана гетмана польскою рукой.

Неожиданно внёс диссонанс в благолепие торжества Юрий Мнишек. Вскочив со своего места, он громогласно потребовал суда над Василием Шуйским. Он вспомнил и коварное убийство царя Димитрия, и оскорбление своей дочери, царицы Марины, и собственные лишения в то время, когда находился в плену. Василий стоял молча, не отвечая на выпады честолюбивого пана. Промолчали и сенаторы, не желая угождать Юрию Мнишеку.

Король отпустил от себя пленников милостиво. Царя с братьями отправили в Гостынский замок, недалеко от Варшавы. Нужды пленники не испытывали, однако тоска уже через год свела Василия в могилу, а за ним скончались Дмитрий и его жена, подозреваемая в убийстве Скопина-Шуйского.

...По окончании королевского приёма состоялся праздничный фейерверк. Ошеломлённые обыватели дружно заорали, увидев в небе двух орлов. Один из них, белый, изображал Польшу, а другой, чёрный, Московию. Белый орёл пустил струю огня в чёрного, чёрный треснул и рассыпался искрами. Толпа повторяла слова снующих там-сям иезуитов:

   — Даруй, Боже, яснейшему королю Польскому, для блага Христианской церкви, уничтожить коварных врагов-москвитян!

Жак де Маржере, который в это время прощался с Конрадом Буссовом, ибо дальнейший путь его лежал в Гамбург, глядя на всеобщее ликование, процедил:

   — Рано Сигизмунд празднует победу под Московией. За одиннадцать лет я хорошо узнал русских. Их не сломить, даже если взять Смоленск и Москву!

«Снова подул резкий, сильный, бурный Аквилон вероломных северных изменников; снова всколыхнул он лицемерную и ненадёжную Московскую монархию. Русские сердца не смягчились даже предлагаемыми от тёплых фавониев царскими милостями Владислава, ни за что не хотели выразить повиновения, к которому обязали себя присягой, не растаяли и не отказались от упорного мятежа, даже чувствуя горячее прикосновение огненного Марса.

Сперва наблюдались небольшие вспышки этого Московского мятежа; их можно было легко задавить, как змею в траве. Но всевышний приговор Небес был иной.

Всевышнему Подателю счастья показалось, что поколение Сигизмунда слишком разрослось; так же, как и слава Польского народа. Обладание Московской монархией намного усилило бы его могущество и дало бы возможность отвоевать королевство Шведское. Наконец, король захотел бы овладеть также королевствами Данией и Норвегией. Эти три королевства, Шведское, Датское и Норвежское, были соединены под одною властью во время правления королевы Маргариты Шведской в 1380 г. Королю Сигизмунду легко было бы сделать то же самое, если б он распоряжался по воле Небес и если б удержался на Московском престоле. Небеса лишь показали ему призрак такого счастья, не дав этому призраку возможности осуществиться, т.е. не допустили соединения Московской, Польской, Шведской и других монархий под его скипетром. По мнению Небес, королевский дом был бы чересчур щедро одарён, если б всё это досталось ему в удел.

...В то время, когда королевский двор и волнующийся сейм радуются известиям о победах, Россия, освободившись от удил, сбросила севшую к ней на спину торжествующую Польшу. Я изложу вкратце, как это было. Народ, потрясённый внутренними усобицами, несогласиями и притеснениями чужеземных властелинов и уже завоёванный Поляками, снова освободился и вернулся к прежнему состоянию. Всё это случилось благодаря всесильным Небесам: они, пресытив взоры зрелищами, происходившими в столь могущественной монархии, велели сойти со сцены Польше, которая, подобно актёру, исполняла в течение нескольких часов на Московском театре роль Триумфатора».

Дневник Мартына Стадницкого.

Часть шестая

ЗЕМСКИЙ СОБОР

Сначала была кромешная мгла, сквозь которую Пожарский лишь порой чувствовал осторожные прикосновения чьих-то рук. Потом он надолго вновь впадал в небытие, ощущая, что отрывается от своего неподвижного бренного тела и улетает в бесконечную высь, навстречу ослепительному свету, играющему всеми цветами радуги. Жгучая тоска охватывала его душу, ибо он понимал, что улетает навсегда. Однако через какое-то время возвращался и слышал бормотание инока:

   — Благословен будь раб Божий Дмитрий!

Наконец однажды, напрягши всю свою волю, он сумел разлепить сомкнутые веки. Сквозь розовую пелену сначала смутно, а затем всё явственнее ему удалось разглядеть милое, родное лицо жены.

   — Прасковьюшка! — одними губами произнёс Дмитрий.

   — Князюшка! Очнулся! Наконец-таки! Слава тебе, Господи! — расцвела радостной улыбкой Прасковья Варфоломеевна.

Она нежно отёрла влажным полотенцем осунувшееся лицо супруга. Дмитрий попытался повернуться и охнул от нестерпимой боли в голове, снова погружаясь во тьму.

Но сознание с той поры стало возвращаться к нему всё чаще и чаще. Он уже знал о том, что находится в обители Троице-Сергиева монастыря, и уже не удивлялся постоянному бормотанию из угла кельи: монахи, сменяя друг друга, денно и нощно молились о его выздоровлении. Каждый день к нему приходил посланец архимандрита, старец Дорофей, он делал перевязки, поил раненого отварами из целебных трав.

Навестил его, когда князь пошёл на поправку, и сам архимандрит Дионисий, настоятель монастыря. Был владыка высок ростом, статен, с благородным челом, украшенным роскошною русой бородой до пояса. Голос его был мягок и благозвучен. Большие голубые глаза излучали доброту. Он благословил раненого, коснувшись крестом его лба, вознёс благодарность Господу, спасшему воеводу.

   — Слава о тебе, Дмитрий Михайлович, идёт по всей земле Русской. О твоём подвиге по защите Москвы молвят все, кто приходит оттуда!