Место полного исчезновения: Эндекит - Златкин Лев Борисович

Зачинщиков приводили в наручниках и приковывали сразу к специальному тросу с металлическим кольцом, который спускался с потолка через специальный крюк.

Игорь — сколько раз был он в этом кабинете — ни разу так и не обратил внимания на этот трос, потому что он был всегда отведен в сторону и не бросался в глаза.

Вот к этому металлическому тросу зачинщиков и приковывали. Причем сразу же трос натягивался и человек почти что повисал на нем, с трудом дотягиваясь пальцами ног до пола.

Вопрос, который задавали сразу же, как только заключенный оказывался в «рабочем» положении, был, по существу, один:

— Причина бунта? — сразу же задавал вопрос начальник группы дознания.

Дарзиньш, не вмешиваясь, тихо сидел возле стола, за которым Игорь вел протокол дознания.

Заключенный, естественно, не мог ответить на этот вопрос, либо начинал молоть совсем уж чепуху: о правах человека, о жестоком обращении контролеров с заключенными или о плохом качестве и однообразии пищи.

Считая, что зачинщик уводит следствие в сторону, его начинали бить дубинками и били до тех пор, пока он либо начинал говорить, либо терял сознание.

Сломалось всего несколько человек, в основном, пожилых заключенных, которые не выдерживали столь жестокого избиения.

Пацаны держались, «молодых волков» избивали столь жутко, что их с каждого допроса выносили замертво. Но ни один из них не выдал ни одного из авторитетов, лишь матерились беспрерывно или плевались в своих мучителей.

Восемь человек из двадцати заключенных, признанных зачинщиками бунта, расстреляли тут же в подвале БУРа. Остальных увезли в особо строгие лагеря.

Всем заключенным, кого успела поймать в свой объектив видеокамера, понавешали дополнительные сроки, «плюс пять».

Половину авторитетов из свиты «князя» зоны Вазгена признали ответственными за идеологическую подготовку бунта и услали тоже вместе с зачинщиками в лагеря особо строгого режима.

«Князь» остался практически без свиты. И потерял былое влияние на зону. Зона перекрасилась, из «черной» стала «красной». Причем красный цвет она уже оправдала кровью.

Вася оказался прав. Два дня, пока шло дознание с утра до позднего вечера, Игорь Васильев пропадал в кабинете Дарзиньша, причем так уставал, что руку ему сводило судорогой.

Но авторитет его среди заключенных, к его огромному удивлению, резко возрос.

В первую же ночь, когда он, едва передвигая от усталости ноги, добрался до своей койки в бараке, его осторожно вызвали к Вазгену.

— Я слышал, что ты писарем шустришь в группе дознания? — спросил с интересом Вазген.

— Я туда не рвался! — ответил Игорь. — Просто я быстро пишу и разборчиво.

— Я тебя не упрекаю! — устало сказал Вазген. — Скажи, как ребята держатся?

— Прекрасно! — ответил Игорь. — Их уносят замертво от побоев, но ни один из них не назвал ни тебя, ни авторитетов.

— Почему же половину моих забрали в БУР? — удивился Вазген.

— Это на кого «зуб» имели, тех и забрали! — пояснил Игорь. — На них ничего нет.

— Воспользовались случаем? — понял Вазген. — Иди, дорогой, но помни, что ты обязан держать меня в курсе дела, если что там случится.

— Хорошо! — охотно согласился Игорь, помня строгую инструкцию Васи «соглашаться на информацию».

У Васи была идея поймать Вазгена, всучив ему дезинформацию через Игоря.

Правда, Игорь это этом ничего не знал.

На второй день после подавления бунта режим в лагере ужесточили. Колючую проволоку привезли вместе с женским этапом, а потому было чем вновь разграничить отряды друг от друга, чтобы меньше общались. Вновь стали водить строем в столовую и на работу. Качество еды не ухудшилось лишь по одной причине: от забитой птицы надо было побыстрее избавляться, чтобы, не дай Бог, не нагрянули комиссии с проверками.

А после вспышки бунта сразу начинают мотаться комиссии туда-сюда, маша кулаками после драки.

В столовой за ужином Игорь Васильев сразу же обратил внимание на лицо Корчагина, Мочилы Деревенской. Это было лицо зомби: заставшие, мертвые глаза, автоматические движения.

— Случилось что? — спросил его Игорь, когда они вышли из-за стола, чтобы отправиться в барак.

— Случилось! — кивнул головой Корчагин. — Хочешь прочитать письмо, которое я получил сегодня? Оно уже несколько дней как пришло, но лежало в «крикушнике» без движения из-за известных тебе событий.

Корчагин принципиально не принимал участия в бунте, не потому, что трусил и боялся последующих репрессий.

«Мне надо выжить и дочь еще воспитывать! — говорил он всем. — Ей и так нелегко, сиротинушке!»

Неожиданно дорогу Игорю Васильеву преградил Котов. Он обнял Игоря и прижался щекой к его щеке.

— Я прощаю тебя! — сказал он громко. — Ты меня завтра убьешь, так суждено! Потому я тебя и прощаю!

Громко сказанные слова об убийстве, к тому же еще предстоящем, привлекли внимание зеков, и они с любопытством взглянули на Игоря.

Игорь разозлился и отшвырнул от себя Котова, как тряпичную куклу.

— Ты мне надоел со своими дурацкими снами! — заорал он на Котова. — Отстань от меня.

Он дернул Корчагина за рукав, приглашая идти дальше. Корчагин хотел было что-то спросить у Игоря, но промолчал, однако по дороге он не выдержал и все же сказал ему:

— Это ты такой сильный? Вот уж не думал.

— Разозлился очень! — стало стыдно Игорю за свою вспышку.

— Я о другом! — опять нахмурился Корчагин.

Он замолк, и так, в молчании, они дошли до барака, где Корчагин сразу же достал из кармана письмо, вскрытое еще в «крикушнике» в спецотделе, где перлюстрировали все письма и заявления без исключения, и протянул его Игорю.

— Прочти! — попросил он.

Игорь с интересом взял из его рук письмо и, развернув тетрадный лист, неаккуратно вырванный из школьной тетради, стал читать письмо дочери Корчагина:

«Мой бывший отец! — писала дочь Корчагина. — Я отказываюсь от тебя. Я не хочу иметь отцом человека, который лишил меня самого дорого, что есть на белом свете — матери, лишил материнских ласк, заботы и внимания. Я — сирота, и хочу быть сиротой! Не надо мне такого отца. Я не смогу с тобой жить, пойми меня правильно. Не потому, что ты убийца, а потому, что ты убийца моей матери. Я не смогу простить тебя! Бог пусть тебя прощает. „Все в руце Божьей“. „Мне отмщенье и аз воздам!“ — сказал он. Я не хочу мстить тебе, не имею права, ты все же дал мне жизнь, но ждать тебя, как ты пишешь в каждом своем письме, я не буду. Я подала в суд заявление, чтобы суд лишил тебя отцовских прав навсегда. Я сменю фамилию и отчество. Ты меня никогда не найдешь».

— Страшно! — ошеломленно выговорил Игорь. — Ясно, что ее рукой водила опытная рука взрослого человека. У кого она сейчас живет?

— У тетки! — грустно ответил Корчагин, обреченно глядя в одну точку на полу. — Но это она сама написала. Она — умница и всегда лучшая по сочинению в классе. Отличница.

Слезы полились из его глаз, но он их не замечал. На лице его читалось даже не отчаяние, а нечто большее: нежелание жить, усталость от жизни.

— Это тетка ее настропалила! — стал убеждать Корчагина Игорь Васильев. — Не может маленькая девочка…

— Она не такая уж и маленькая! — прервал его Корчагин.

Его, в свою очередь, прервал авторитет, подошедший к Игорю.

— Васильев! — обратился он к Игорю. — «Князь» велел нам принять тебя в свою компанию! Бери шмотье, переселяйся к нам в угол, на нижнюю полку.

Игорь вспомнил предостережение Васи — ни в чем не перечить блатным, и не спорить с ними, и не идти на конфронтацию, а потому послушно стал собирать постель, чтобы переселиться на освободившуюся нижнюю койку в углу, где обосновались авторитеты.

— А я твою койку займу! — обрадовался Корчагин, сразу же оживившись почему-то. На моей неудобно, внизу сосед страшно храпит, не высыпаюсь.

Он мигом слетал к своей койке и перетащил свою постель на место Игоря Васильева.

Игорь вернулся к нему, чтобы утешить, но Корчагин, казалось, больше не нуждался в утешении.