Призрак Проститутки - Норман Мейлер

Сейчас в нашей конторе 3.30 дня. И знаете, что мы делаем? Просматриваем досье иностранцев, которые сегодня вечером будут на приеме в нашем посольстве. Мы должны предупредить посла о сомнительных гостях из других посольств.

Наконец, через ЛА/КОНИКА, нашего уругвайского журналиста (который ведет светскую хронику), мы следим за тем, кого приглашают другие посольства. Стоит, к примеру, знать, что уругвайский чиновник, тайный член КПУ, числится среди гостей посольства Великобритании. Интересно, англичане обхаживают его или он просто втирает им очки? Если последнее, то не стоит ли предупредить хозяев?

На закате дня одному или двоим из нас надо встретиться с агентом на конспиративной квартире или в кафе. (У меня таких встреч еще совсем мало. Увы!) Затем начинается вечерняя работа. Поскольку я не провожу часов за гольфом или теннисом, у меня есть смокинг и фрак, и я обязан присутствовать на приемах в своем и в иностранных посольствах. Это забавно. В Берлине я не был ни на одном коктейле. А здесь каждый вечер куда-то иду. Кстати, мой фрак вызывает ироническую усмешку у Шермана Порринджера: сразу, говорит он, видно, что это дипломат, использующий Фирму для прикрытия. Очень остроумный человек этот Порринджер! Овсянка Шерман, как я называю этого славного малого, еще одна ученая сова из Оклахомы, с синими щеками даже после двухразового бритья, протухший герой, корпящий над бездонными грудами материала, который поставляет ему ЦРУ. Недаром на него издавна полагается Сондерстром. У Порринджера самое толстое досье, у него самая несчастная жена, самое широкое понимание уругвайской политики и — должен признать — по сравнению со всеми нами, творческий подход к созданию новых операций. И тем не менее он отчаянно завидует моему умению общаться на приемах и танцевать. Овсянка тоже ходит на приемы, но производит неважное впечатление. Будучи далеко не атлетического телосложения, он компенсирует отсутствие занятий спортом усиленным подъемом тяжестей (даже держит дома гантели), и как результат — у него развиты грудь и плечи и довольно неподвижна нижняя часть туловища. Он выводит даму танцевать и начинает топать как медведь. Будучи ученым с хорошо дисциплинированным мозгом, он посылает соответствующие сигналы своим конечностям. А для партнерши это превращается в хождение по бурным морям.

Я же тем временем отплясываю с его женой Салли. Она женщина недалекая, по-моему, ненавидит Уругвай, не желает учить испанский, нудно рассуждает о глупости здешних слуг, но танцевать умеет. И мы с ней изрядно веселимся. Должен сказать, жаль, что она не принадлежит к числу преданных Фирме жен. При желании она могла бы очаровать нескольких иностранных дипломатов, а ведь этим мы главным образом и занимаемся. Сондерстром, который по обязанности ходит на все эти приемы (он даже брал уроки танго), отвел меня в сторонку перед первым приемом. «Будь очень внимателен, Хаббард. Когда мы с русскими появляемся на одном и том же действе, все следят за тем, что происходит между нами», — сказал он.

«Так мне что же, следует с ними брататься?»

«Осторожно. — И он перечислил опасности, которые могут меня подстерегать: не распоясывайся и не устанавливай дружбы, но выпускай щупальца. И не приглашай на обед без предварительного согласования».

Можете догадаться, как в это вписывалась бы Салли Порринджер. Собственно, я даже уговаривал ее потанцевать с одним-двумя этими красными дьяволами, но она только трясла в ответ головой: «Шерман сказал, если когда-нибудь заметит, что я флиртую с коммунистом, зажмет в тиски мой левый сосок».

«А вы скажите ему, чтобы он поговорил с Сондерстромом. Не одна дорога ведет в Рим».

«А что это даст, малыш? — сказала она. — Я замужняя женщина с двумя детьми. Так что поставим на этом точку». И ее живот впервые прижался в танце к моему, легонько — так в темном кинотеатре сосед вдруг положит тебе на локоть руку. Киттрежд, почему женщины так любят играть двумя колодами? Откуда я знаю, что Салли Порринджер умирает от желания пофлиртовать с русскими? Я даже выбрал ей партнера. Есть тут один вновь прибывший, третий секретарь Борис Мазаров с очень хорошенькой женой Женей, самой красивой русской женщиной, какую мне довелось видеть. Очень женственная (правда, чуточку полноватая), с черными как вороново крыло волосами и огромными черными глазами. Женя явно кладет глаз на мужчин. Когда встречаешься с ней взглядом, кажется, что, спускаясь с лестницы, промахнул ступеньку. Так и пронзает током! Борис, кстати, производит впечатление самого симпатичного из русской миссии — этакий крупный русский медведь с молодой, гладко выбритой физиономией ученого, гривой густых, с проседью, волос — грустный, умный, приятный на вид человек, с которым действительно можно поговорить. Все остальные либо бандиты, либо понтяги в лондонских костюмах.

Сколько же всего мне хочется вам рассказать и как мало на это времени! Сейчас два часа ночи, и я возвращусь к этому письму только завтра вечером. Поразмыслив над написанным, я пришел к выводу, что моя жизнь здесь очень отличается от той, какую я вел в Берлине. Там я знал, каково оно — быть преждевременно состарившимся. Сейчас же я чувствую себя молодым и готовым принять на себя груз обязанностей. Хью был прав. Это как раз такое место, где можно развить свои способности.

Не стану посылать это письмо, пока не закончу его завтра вечером. Никак не приду в себя от того, что рассказываю вам столько всего запретного. У меня такое чувство, будто я ломаю шпагу и предаю клятву. И все ради более высокой клятвы преданности даме сердца. Черт побери, Киттредж, вы что, советский агент, сумевший меня околдовать?

Г.

P.S. Вообще-то я не чувствую излишней тревоги, отправляя с почтой это письмо. Налаженная вами возможность пользоваться для переписки дипломатической почтой представляется мне надежной.

3

17 ноября 1956 года

(после полуночи)

Дорогая Киттредж!

Попытка передать атмосферу шпионажа в Уругвае представляется мне порой похожей на то, как если бы я пытался выявить определенную лозу в переплетении лоз. Как, например, охарактеризовать ЛА/КФИОЛЬ? Это Гордон (Горди) Морвуд, один из наших двух оперативников по контракту, сотрудничавший с англичанами в тридцатые годы в Гонконге, а с тех пор работавший по контрактам с нами в Вене, Югославии, Сингапуре, в Мехико-Сити, в Гане — Господи, можно подумать, что имеешь дело с фантастически интересным человеком! — работает всегда один, ни разу не был в составе резидентуры, просто выполнял задания как частный детектив и получал за это вознаграждение. Ну а при встрече Горди производит разочаровывающее впечатление. Это маленький неулыбчивый шотландец лет шестидесяти, хромой (по-видимому, артрит, не пулевое ранение) и желчный. Типичный желчный старый шпион. Похоже, что его интересуют только суточные, которые он бессовестно завышает. Он неплохо кормится за счет выделяемых ему средств, и Майнот Мэхью не желает иметь с ним дело. А какие он предъявляет счета за телефонные переговоры! Горди вечно требует к телефону шефа, а нам приходится отбиваться и выслушивать оскорбления. Горди может, например, так сказать (а у него препротивный тоненький голосок): «Послушай, милый мой, не умеешь ты скрыть, что Мэхью сейчас в посольстве, а он мне нужен. С тобой же говорить мне не о чем. Слишком низко ты сидишь».

По описанию он представляется интересным, на самом же деле — ничего подобного. Говорит таким плаксивым голосом. Вечно просит денег и выклянчивает приличный куш дополнительных ассигнований. Имея хорошее прикрытие — а он держит в центре города контору по экспорту — импорту, — он умело увеличивает за наш счет свои доходы. Ему пришла в голову идеальная мысль — импортировать разные яства для посольской столовой, благодаря чему скрупулезный учет его финансов невозможен. У нас есть офицер-администратор — трудолюбивая некрасивая Нэнси Уотерстон, милая и умненькая старая дева, безраздельно преданная Майноту Мэхью — просто потому, что он ее босс, — а также Сондерстрому, потому что он возглавляет резидентуру, и всем нам, потому что мы выполняем свой патриотический долг. Нечего и говорить, что она обожает Фирму больше, чем Церковь или свою родню. Можете представить себе, сколь она скрупулезна и заботлива. Так вот Гордон Морвуд вполне может довести ее до нервного истощения. Она уйму времени корпит над его отчетами, а он умудряется сплести такую паутину, которую не способен распутать весь ее бухгалтерский опыт. Я видел, как Нэнси Уотерстон чуть не плакала после долгого разговора с Горди по телефону. А с ним все время что-то происходит: новые проекты, новые счета, новые квитанции, новые оплаты наличными. Нэнси просто не в состоянии понять изобретаемые им отклонения от принятой практики учета. Однажды, дойдя до полного отчаяния, она попросила Мэхью разрешить вызвать в Монтевидео аудитора, но Мэхью, хоть и терпеть не может Горди, тем не менее не отправил в Центр соответствующей телеграммы — это побуждает меня заподозрить, что кто-то в Туманной низине опекает Горди. Не раз за пивом с Сондерстромом, Порринджером, Гэтсби и офицером-хозяйственником Барри Кирнсом я слышал, что Горди — фигура священная и неприкосновенная. Распроститься с ним мы не можем.