Призрак Проститутки - Норман Мейлер

Затем через месяц ржавчина появляется в другом месте. Если хозяин не может найти такую же краску, он красит другим оттенком. И вот машины мчатся по улицам, как стадо разноцветных коз Иосифа. Какая прыть! Прямо как призовые быки на ярмарке.

Однако во многих местах улицы безжизненно-тихи. На другом конце света, возможно, прогресс движется вперед семимильными шагами, но не в бедном квартале, состоящем из жалких домишек, где видна одна-единственная машина — старый «шевроле» оливкового цвета, испещренный ярко-желтыми и оранжевыми пятнами. И стоит такая тишина, точно я в лесу. Невдалеке мальчик в желтом свитере такого же оттенка, как и пятна ярко-желтой краски на оливковой машине. Другая старая машина на другой старой улице стоит с поднятым капотом, похожая на крякающую утку. Она выкрашена блестящей темно-синей краской. Над ней на осыпающемся балконе висит белье. Даю слово, Киттредж, одна из рубашек такая же темно-синяя, как и машина.

Наверно, когда страна ограждена от бурь истории, более мелкие события приобретают большее значение. На лугах Мэна, защищенных от ветра, дикие цветы проклевываются в самых неожиданных местах, словно они только для того и существуют, чтобы радовать глаз. А здесь, в самом обычном низком оштукатуренном доме XIX века, отделанном камнем, я вижу целый набор красок: и коричневый цвет, и бурый, и аквамариновый, и оливково-серый, и мандариновый. А потом вдруг лавандовый. В цоколе — три розовых камня. Машины рассказывают о том, какие краски остались в старых банках, и такую же игру красок обнаруживают под слоем городской копоти дома. Я начинаю подозревать, что люди здесь постоянно следят за внешним видом улицы, и если на какой-то вывеске появилось пятно зелени, в конце квартала кто-то непременно выкрасит дверь в такой же цвет. Время, грязь, сырость и осыпающаяся штукатурка размывают краски. Старые двери выцветают, так что уже невозможно понять, как первоначально выглядела та или иная дверь, на которую тенью ложится весенняя зелень: была ли она синяя, или зеленая, или неопределенного серого цвета. Учтите, что октябрь здесь, в Южном полушарии, как у нас апрель.

В Старом городе одна из улиц ведет к воде и оканчивается пустынным серым глинистым пляжем. В конце улицы — площадь, на которой высится на фоне неба одинокая колонна. Это место существует будто специально для доказательства того, что Де Кирико[52] — хороший живописец! На этом пустынном фоне так часто вдруг появляется одинокая фигура вся в черном.

Старый город, и менее старый город, и город, построенный за последние пятьдесят лет, — все, как я уже говорил, тихо разваливается. Сколько выдумки, должно быть, ушло на сооружение всех этих барочных завитушек, закруглений и выступов! На торговых улицах стоят дома с фонарями и балконами, украшенными чугунной решеткой, дома с круглыми окнами, овальными окнами, готическими окнами, с окнами начала века, с балюстрадами на крыше, из которых выпали целые секции. Чугунные ворота стоят покосившись, в старых дверях не хватает панелей, а в роскошных окнах висит на веревке белье.

Простите меня, Киттредж, за то, что я пустился в столь подробное описание, побыв здесь всего несколько дней, но, понимаете, у меня никогда не было возможности полюбоваться Берлином или хотя бы просто осмотреть город. Я знаю, вы ожидали чего-то более существенного, но в таких делах следует держаться золотого правила: убедись, что способ, каким ты посылаешь письмо, работает.

Преданно ваш

Ответа не было две недели. Затем пришла короткая записка:

Прекратите распространяться. Шлите сухие факты. К.

2

Я обиделся. Я не ответил на записку. Как я и предвидел, в последующие две недели я был завален работой в посольстве; единственным изменением в моей жизни был переезд с моими двумя чемоданами из отеля «Виктория-плаза» в гостиницу «Сервантес», значительно более дешевую и расположенную рядом с ночлежкой. Ранним утром я слышал, как в сточной канаве бьют бутылки.

Затем от Киттредж пришла вторая записка.

13 ноября 1956 года

Дорогой Гарри.

Простите за все. В иные дни я чувствую себя как русская царица Екатерина Великая. Бедный Хью! Бедный Херрик! А все виновато это нетерпеливое дитя, которое я ношу. Скоро среди нас появится чрезвычайно властное существо. А пока знайте: перечитав ваше письмо, я решила, что вы презабавно пляшете на полупинтовых пивных банках. Не пришлете ли мне еще одну из этих весело раскрашенных машинок на Рождество? Нам вас ужасно не хватает — Хью в этом не признается, а я тоскую за двоих. Дорогого сердцу существа нет рядом. Напишите мне хорошее письмо, в котором было бы мясо. Если хотите, подробно описывайте унылую повседневность.

Ваша Номер Один Киттредж.

P.S. Доставка почты на этом конце идеальная. Надеюсь, так же обстоит дело и на вашем.

16 ноября 1956 года

Дорогая Екатерина, царица Русская!

Насколько больше я предпочел бы поцелуй кнуту! Раз вас интересует мой рабочий день, сейчас его опишу. Чувствуем мы себя здесь, в резидентуре, невесело. И объясняется это тем, что мы ждем прибытия Ховарда Ханта. Нынешний шеф резидентуры Майнот Мэхью — бывший сотрудник министерства иностранных дел, обладающий всякими званиями, поэтому он и сумел в 1947 году подписать с Фирмой контракт и стал шефом резидентуры. С тех пор он и сидит на этом уровне — какое-то время работал в Боливии и в Парагвае. Сейчас Мэхью ждет отставки и ровным счетом ничего не делает. Ни светских встреч или приемов. Ни работы для Фирмы. Он является в присутствие в девять, как и все мы, а к десяти уже обычно отправляется к своим маклерам. Все, однако, считают, что в одном он молодчина — поддерживает приличные отношения с послом. Я слышал, как, наверное, и вы, жуткие рассказы о том, к чему приводят напряженные отношения между послом и резидентом, когда посол косо смотрит на последнего. Здесь, однако, благодаря Мэхью мы мирно существуем в нашей части крыла на втором этаже. Посол Джефферсон Пэттерсон понимает по-испански, но говорит с запинкой, так что Мэхью, имеющий ранг первого секретаря, замещает посла в сношениях с уругвайскими чиновниками. Мэхью способствовал также переброске с дипломатической почтой футбольного снаряжения для католической команды Монтевидео. Но кроме этого, польза от него нулевая. В действительности руководит нами заместитель резидента Огастас (Гас) Сондерстром, бывший лейтенант морской пехоты во Второй мировой войне. В свое время Огастас, мужчина с бычьей шеей, был, наверное, очень жестким парнем, но сейчас не то чтобы опустился, а стал похож на пивную бочку. Впечатление такое, что он всего себя посвятил гольфу, и это не так глупо, как кажется. Он привозит с собой в загородный клуб нашего офицера по операциям или офицера по связи, и они играют вчетвером с местными правительственными чиновниками и бизнесменами. Создается климат для взаимных услуг. Русские, несмотря на появление в КГБ людей нового типа, прозванных «понятиями» (эти носят не мешковатые русские костюмы, а костюмы, сшитые в Лондоне), еще не могут состязаться с нами в гольфе или теннисе. Таким образом, светские знакомства Гаса Сондерстрома с уругвайскими чиновниками, играющими в гольф, нередко приносят нам неплохую карту. Нам ведь нужна любая подмога. Председатель уругвайского правительства, Луис Батлье, принадлежит к партии Колорадо, которая последние сто лет побеждала на всех выборах. Колорадо придерживается социалистической ориентации и сорит деньгами направо и налево. Основой государственной политики Уругвая является социальное обеспечение — возможно, поэтому здесь так спокойно и такая разруха. Этот Луис Батлье настроен антиамерикански и в данный момент ведет переговоры с СССР о продаже скота и кож.

Я окунулся во все это на второй же день работы в посольстве, расположенном, кстати, в роскошном белом особняке. Построен он был где-то до войны и окружен верандой с белыми деревянными колонками в два этажа высотой, а расположен на авениде Лорда Понсонби, рядом с таким изысканным парком, который мог разбить только парижский дизайнер в начале прошлого века. Вот уже в этой части Монтевидео ничего не осыпается. Посольство наше белоснежное, как форма военных моряков, а Сондерстром при нашей первой беседе пожелал узнать, насколько хорошо я играю в теннис. Похоже, нам нужен еще один игрок для интриг в загородном клубе.

Мой батюшка, узнав о моем назначении в Уругвай, прислал мне одно из своих редких писем с предупреждением. Мне велено избегать полей для гольфа и теннисных кортов! По мнению Кэла, молодые офицеры, проводящие таким образом время, должны хорошо владеть техникой игры. Если ты обхаживаешь иностранного дипломата, дай ему выиграть, если же ты играешь со своим шефом против пары из Госдепартамента, тогда — ради Бога! — не подведи Фирму. «У тебя, сын, — писал Кэл, — с моей точки зрения, нет такого мастерства. Мне нравится твоя сильная подача — я имею в виду удар смэш, но твой удар слева легко подпадает под критику противника. Так что держись подальше от тенниса — можешь проиграть слишком много пунктов в другом».