Призрак Проститутки - Норман Мейлер

— Дассэр.

— Однако для наших целей я бы сделал упор на той первой ночи. О чем договорились Яковлев и Дзержинский? Нам известно лишь, что отсюда все началось. Согласился ли Яковлев на сделанное ему предложение, имея в виду со временем сбежать, или же он всерьез хотел стать премьер-министром России? Действительно ли он поверил, что Дзержинский на его стороне? Какие изменения произошли в его чувствах за годы сотрудничества? Характер Яковлева, несомненно, должен был измениться. Как, кстати, и характер Дзержинского.

Справедливо задать такой вопрос: в какой степени Дзержинский двурушничал перед самим собой? А если большевизм провалится, не думал ли Дзержинский о собственной судьбе и выживании? Эти мотивы могли играть более важную роль, чем нам говорит история. Итак, вернемся к первой ночи. Встречаются двое, и происходит активное и отнюдь не бесцельное обольщение. Когда мужчина обольщает женщину, он может добиться своего не только силой, но и слабостью. Это даже может явиться началом любви: возникает искренний интерес к силе другого и к его нуждам. Когда же обольщение вдохновляется жаждой власти, оба лгут друг другу. Иногда лгут и себе. Эта ложь порой создает структуры столь же эстетически прекрасные, как тончайшая филигрань правды. По истечении некоторого времени как могли Яковлев и Дзержинский знать, имеют они дело с правдой или с ложью? Слишком далеко зашли их отношения. Они вынуждены были оставить позади четкие принципы. И уже сами не знали, когда правдивы перед собой. Отсюда и надо исходить при анализе.

На протяжении лет кое у кого из вас могут возникнуть подобные отношения с агентом. Вы можете проявить талант. Можете повести игру на большие ставки. Крайне важно — и я на этом настаиваю, — чтобы вы сознавали, в какой мере эти отношения объясняются вашим обязательством манипулировать агентом. Ведь сохраняя тщательно оберегаемую тайну, вы вынуждены будете отказаться от многого. Вам придется глубоко проникнуть в духовные основы другой стороны. Извержение из хранилища другого человека может вызвать протечку и в вашем. Тогда придется воззвать к высшей лояльности, иначе вы увязнете в грязи и немыслимой трясине.

В этот момент обе половины изобретательного ума Аллена Даллеса пришли к согласию, он громко зааплодировал и сказал:

— Замечательно.

Проститутка еще какое-то время продолжал говорить, но меня это уже не интересовало. Я раздумывал о своей будущей жизни в контрразведке в городе Монтевидео в стране Уругвай, где мне придется заниматься элементарным шпионажем. Два с половиной года уйдут на то, чтобы освоить это ремесло.

7

Вечером, накануне моего вылета в Южную Америку, Киттредж и Хью пригласили меня в плавучий домик на прощальный ужин. После ужина Монтегю отправился к себе в кабинет поработать, а мы с Киттредж, вымыв посуду, забрались в ее маленькую гостиную на втором этаже. Получив высокий статус крестного, я теперь был допущен наверх. Однажды, когда мы заговорились далеко за полночь, меня даже пригласили переночевать, каковое приглашение я наконец принял, но спал преотвратительно. До самой зари мне слышались какие-то слабые, исходившие непонятно откуда звуки. Возможно, мне казалось, что это ржут лошади.

Рано утром я вдруг проснулся, убежденный в том, что происходит что-то необычное. И вдруг понял, что это Хью с Киттредж занимаются любовью, и, хотя нас разделяли две маленькие комнатки, я не мог не слышать их.

Возможно, в моем подсознании сохранилось воспоминание о том раннем утре, когда мы с Киттредж беседовали в верхней гостиной. С того вечера в ночном клубе она ходила подавленная — иначе не скажешь, — мрачная, лишь иногда вдруг роняла какую-нибудь остроту. Розен впоследствии просветил меня насчет того, что «Мэри-Джейн» обозначает также «марихуана», и я даже преподнес эту этимологическую мелочь за ужином в наивной надежде, что она позабавит Киттредж и Хью. Однако вскоре я перестал стараться. Киттредж вдруг стала очень веселой — я не назвал бы это истерией, — хотя это никак не вязалось с тем, о чем мы говорили. Я был рад, когда ужин кончился и мы с Киттредж обосновались наверху. От сознания, что через два-три дня я уеду, мне было немного не по себе. И мне захотелось рассказать о своем состоянии Киттредж, но она оборвала меня:

— Я ничем не могу вам помочь. Я же не психоаналитик. Я разрабатываю теории о человеческом характере. Нас таких во всем мире не больше восьми.

— Я вовсе не рассчитывал на бесплатное медицинское обслуживание, — сказал я.

Она пропустила это мимо ушей.

— Вы думаете, остальные семь человек столь же мало знают человеческую природу, как я?

— О чем вы?

— Ведь я ничегошеньки не знаю о людях. Я создаю теории, которые люди считают замечательными, но я не уверена, что чего-то достигаю. И я такая наивная. Я презираю этого Ленни Брюса, право презираю. И в то же время завидую ему.

— Завидуете?

— Я упорно стараюсь поддерживать веру в таинства. Наш брак с Хью распался бы, если бы я не держалась этой веры. А тут этот Брюс, этот актеришка. Такой уверенный в себе. Даже не понимает, что он высмеивает. Как шестинедельный щенок, который обделает весь дом, если его не останавливать. Но такая свобода! Все так легко!

— Не знаю, — сказал я. — Он один такой. Никто из комиков не осмеливается так говорить.

— Ох, Гарри, и зачем я только повела Хью в это жуткое место.

— Да. Какую же вы преследовали этим цель?

— А вы знаете, сколько в Хью злости?

— А в вас? Разве вы не идеально подходите друг другу?

— Нет, — сказала она. — Хью способен убить. Он может сорваться. Этого не произойдет, но он все время напряжен.

— Он потрясающе владеет собой, — сказал я.

— Это ему необходимо. Вы когда-нибудь видели его мать, Имоджин?

Я покачал головой.

— Ну, она была такой же хорошенькой, как Клэр Бут Люс. Должна сказать, она держится слишком величественно для Денвера, штат Колорадо, но эта женщина — ведьма. Я верю, что она источник зла. Хью, знаете ли, почти убежден, что это она убила его отца. Хотели бы вы расти с такой мыслью, когда утром перед вами ставят кружку с кофе?

— Нет, но все это было так давно.

— И все равно Хью не в состоянии за один раз воспринять слишком много человеческих крайностей.

— А вы в состоянии?

— Я всегда считала, что могу, — до прошлой ночи. Ну и местечко «У Мэри-Джейн»! Я так хотела, чтобы Хью получил некоторое представление о том, как живет остальная Америка, а все получилось ужасно, к тому же я обнаружила, что ничем не отличаюсь от Хью. Узколобая, как закоренелый консерватор.

— Не будем обсуждать вашего супруга, но вы не узколобая, — сказал я. — Вы чудесная.

— Гарри, у вас добрейшее сердце. Это, наверное, потому, что в вас есть еврейская кровь. Говорят, евреи очень добрые. Это правда?

— Ну, я ведь только на одну восьмую еврей. Так что едва ли я гожусь в качестве примера.

— Для этого достаточно гомеопатической дозы. Капельки смолы, детка. — Она посмотрела на меня, склонив голову набок. — А знаете, Гарри, я чувствую себя при вас голой!

— Что?

— Никогда прежде я не говорила так много о себе. Я стараюсь скрыть, насколько я простодушна. Это не составляет труда с Хью. Он всецело занят своей работой. А вы теперь знаете мою маленькую тайну. Я хочу преуспеть в том, что делаю. Но я слишком наивна и невежественна. И знаете, я завидую, что вы едете в Монтевидео!

— Я ведь буду там заниматься только шпионажем. Хью говорит, это ничуть не лучше, чем иметь дело с болтами и гайками.

— Фу, какой гадкий этот Хью. Вот! Я все время хотела это сказать с тех пор, как вышла за него замуж. Фу, фу, какой гадкий этот Хью! Повторяю: я вам завидую. Шпионаж! — произнесла она низким, грудным голосом. Я не сразу понял, что она подражает кому-то вроде Мэрилин Монро.

— Хью утверждает, что контрразведка — это настоящее дело, — сказал я.

— Да, и этот потрясающий Феликс Эдмундович Дзержинский. Знаете что, надоел мне Хью.

Хью надоел? Вот теперь я понял, что люди имеют в виду, говоря, что время остановилось. Бег его замедлился, потом оно остановилось, и все краски в комнате начали меняться.

— Нет, — сказала Киттредж, — я его обожаю. Я без ума от него. Хью потрясающ, маниакален в постели. — Взгляд ее говорил, что она оседлала кентавра и скачет на нем. — Просто он не хочет это проделывать шестьдесят девять раз подряд.

Увидев, как я потрясен, она рассмеялась.

— Хью ужасен, — сказала она. — Он говорит, трахаться шестьдесят девять раз подряд все равно что любителю заниматься контрразведкой.

— Что-что? — переспросил я.

— О, ну вы же все понимаете. Я сижу в вашем мозгу, а вы — в моем. — Прежде чем я успел должным образом удивиться, она добавила: — Гарри, а вы когда-нибудь проделывали soixante neuf fois[50]?