Король снов - Роберт Силверберг

Деккерет взглянул на Фулкари, и они одновременно торжественно шагнули к деревьям, он к женскому, а она к мужскому, опустились на колени и точно в тот момент, когда последний ломтик солнца ушел за горизонт, положили свои талисманы на груды подношений. Деккерет склонил голову. Мэр рассказал ему, что надо поведать деревьям свои сокровенные мысли и попросить у них совета.

Последние отблески дневного света стремительно угасали, а здесь, возле двух древних деревьев, наступила полнейшая тишина. Никто в группе горожан, стоящих позади, казалось, не смел даже дышать.

И в этой тишине Деккерет с изумлением подумал, что действительно слышит какой-то ржавый скрежещущий звук, настолько слабый, что слух едва улавливал его, звук, который, как ему показалось, мог исходить из-под земли, от корней того дерева, перед которым он стоял на коленях. Был ли это отголосок первого колебания огромного старого дерева под вечерним ветерком? Или это оракул — неужели это действительно возможно? — и впрямь заговорил, пытаясь сообщить новому короналю невнятным стонущим голосом несколько слогов, содержащих тайную мудрость?

Он искоса взглянул на Фулкари. У той на лице застыло странное выражение, как будто она тоже что-то слышала.

И в этот момент Крискиннин Дёрч нарушил всю магию происходившего, весело, звонко захлопав в ладоши.

— Прекрасно получилось, мой лорд! Просто изумительно! Деревья с признательностью приняли ваши дары и, я надеюсь, поделились с вами своей мудростью!

Какая честь для нас, что в конце концов, после всех этих долгих веков корональ воздал должное нашим изумительным деревьям! Какая великая честь!

— Ты на самом деле что-то слышал? — чуть слышным шепотом спросила Фулкари, когда она и Деккерет вышли из ограды.

Слышал ли он что-нибудь? Нет. Нет! Конечно, нет, решил он после непродолжительного колебания.

— Шелест ветра, вот и все, что я слышал, — ответил он. — И возможно, какое-то поскрипывание корней. Но все это очень драматично, не правда ли? И даже жутковато.

— Да, — согласилась Фулкари. — Жутковато.

7

— Ты что, хочешь сегодня сражаться на саблях? — удивленно спросил Аудхари, войдя в зал, где они с Келтрин два раза в неделю занимались фехтованием. — Мы с тобой еще ни разу не брались за сабли.

— А сегодня возьмемся, — напряженным и срывающимся от гнева голосом ответила Келтрин.

Она пришла в зал за пять минут до начала тренировки, чтобы выбрать клинок и освоиться с непривычно длинным и тяжелым оружием. Септах Мелайн считал, что она слишком легка для того, чтобы работать с саблей. Вероятно, в этом он был прав. Она пару раз попробовала это оружие, не показала никаких заметных успехов, и наставник освободил ее от упражнений с саблей.

Но сегодня она совершенно не желала принимать изящные позы и ловко атаковать, держа в руке легкую рапиру. Она хотела сражаться тяжелым оружием. Она хотела рубить, колотить, крушить, причинять боль и самой испытывать боль, если придется. Все это не имело никакого отношения к Аудхари. Она кипела гневом на Динитака, это чувство становилось все сильнее и сильнее и в конце концов переполнило ее существо и выплеснулось, подтолкнув ее к действию.

Келтрин уже успела сбиться со счета времени, прошедшего с тех пор, как Динитак вместе с короналем и Фулкари уехал на запад. Может быть, четыре недели? Или пять? Она не знала. Это больше походило на вечность, нет, полторы вечности. Однако невзирая на то, сколько времени минуло на самом деле, она была уверена, что его прошло больше, чем длился весь ее мимолетный роман с Динитаком.

Теперь все эти несколько странных недель, проведенных с Динитаком, все чаще казались ей давним сном. До его появления она берегла свое тело, словно это был храм, а она была его высшей жрицей. А затем — она не была даже до конца уверена, что же послужило тому причиной: то ли реальная физическая привлекательность, то ли нетерпение ее собственного тела, достигшего зрелости, то ли даже что-то настолько незначительное, как желание перейти наконец к тому образу жизни, который уже так давно вела ее сестра? — она отдала себя Динитаку и впустила его не только в святыню своего тела, но и в свою душу, а он ввел ее в царство удовольствия и волнения, которые оказались намного сильнее всего, что она когда-либо воображала в своих девических фантазиях.

Но во всем этом было нечто большее, чем просто секс, по крайней мере, так ей казалось. На протяжении тех нескольких недель она перестала воспринимать себя как «я» и начала думать о себе как о «нас».

И после всего этого, настолько небрежно, словно она была чем-то вроде изношенной перчатки, он ее бросил. Бросил. Сколько она ни думала о случившемся, никакое другое слово не шло ей на ум. Отправиться в путешествие по западным странам вместе с Деккеретом и Фулкари и вот так оставить ее здесь, потому что это было — как это сказала Фулкари? — «неприемлемо с политической точки зрения» для него: путешествовать в свите короналя вместе с женщиной, с которой он не состоит в законном браке…

И вообще, разве мог хоть один мужчина в самый разгар страстной любви, если, конечно, это любовь, повести себя таким образом? Динитак был всем известен своей прямолинейностью, своей честностью, доходящей до грубости, и он, несомненно, был вполне способен заявить кому угодно, хоть самому лорду Деккерету: «Сожалею, ваше величество, но если Келтрин не поедет, то я тоже не поеду».

Но он не сказал ничего подобного. Келтрин очень сомневалась в том, что корональ обратил бы какое-то внимание на ее присутствие в своей свите. Это Динитак решил оставить ее в Замке, Динитак, Динитак, Динитак! Как он посмел так поступить? — снова и снова спрашивала себя Келтрин. И очень скоро нашла жестокий, но все объясняющий ответ: «Потому что он устал от меня. Я, наверное, оказалась слишком страстной, слишком требовательной, слишком… слишком молодой. И поэтому он меня бросил».

— Ты все понимаешь неправильно, — пыталась убедить ее Фулкари. — Келтрин, он без ума от тебя. Уверяю тебя, ему страшно тяжело из-за того, что тебя приходится оставить в Замке. Но он слишком щепетилен для того, чтобы взять молодую женщину, с которой у него роман, в официальную поездку. Он сказал, что это оскорбит тебя, что могут начать говорить, будто он повез с собой наложницу.

— Наложницу?!

— Ты же знаешь, что у него есть кое-какие очень старомодные представления…

— Не настолько старомодные, Фулкари, чтобы они мешали ему спать со мной.

— Ты же сама рассказывала мне, что у него даже на этот счет были серьезные сомнения.

— Ну…

Келтрин была вынуждена признать, что Фулкари оказалась права на этот счет. Ведь она фактически навязалась Динитаку тогда, в бассейне, и лишь после этого он все-таки взял ее. И тогда же последовала та странная реакция — смесь тревоги и огорчения, — когда он понял, что она отдала ему свою девственность. Он просто также сложен для меня, решила Келтрин. Но все равно это не помогло ей избавиться от негодования по поводу того, что ее не взяли в поездку по западным землям, и, конечно, от того, что ей пришлось расстаться с человеком, которого она обожала со всем пылом только что проснувшейся первой любви.