Рабыня страсти - Бертрис Смолл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И он принялся ритмично двигаться, закрыв ладонью ее рот, когда она застонала — он вовсе не желал, чтобы ее услышал кто-нибудь на постоялом дворе. Она куснула его ладонь, и тут любовный сок хлынул из его чресел, перетекая в ее лоно…
После он обнимал ее и лениво слушал, что происходит снаружи — вокруг каравана уже начиналась утренняя суета.
— Мы с тобою будем начинать так каждый день, — шутливо сказал он. Зейнаб, прильнув к нему, рассмеялась.
— Я с нетерпением жду возвращения в Кордову, мой господин, — призналась она. — Теперь я поняла, что тебе по нраву забавы, и мы всласть наиграемся…
На третий день путешествия они достигли Танджи. Город не произвел на Зейнаб сильного впечатления — низенькие домики лепились друг к дружке, а улочки — нет, не улочки, а какие-то дорожки замысловато переплетались вокруг них. Время здесь, казалось, остановилось — все оставалось неизменным со времен расцвета Римской империи. Городок располагался на прелестном побережье пролива Джабал-Тарак. На другом берегу видны были величественные скалы, поднимающиеся из морских пучин. Зрелище было просто потрясающее!
Нази и его свиту гостеприимно встретил правитель города и самолично препроводил в свой небольшой дворец.
Утром следующего дня они пересекли пролив — и ступили наконец на благословенную землю Аль-Андалус. Выстроившись в положенном порядке, караван направился к устью Гвадалквивира, где их уже поджидал корабль. Взойдя на него, они поплыли вверх по реке по направлению к Кордове.
Зейнаб не пожелала делать остановку в Севилье. Она горела нетерпением увидеть поскорее ребенка… Заслышав издалека приближение каравана, из дома выскочил Наджа.
Его черные глаза были полны слез.
— О-о-о, госпожа! — воскликнул он. — Принцесса мертва!
***
Ноги Зейнаб словно подкосились — и она упала на том самом месте, где застигли ее слова Наджи. Когда она пришла в себя, чему весьма сопротивлялась, ибо сердце ее, и без того переполненное болью, большего вынести было не в силах, она была уже в своих покоях. Она простонала и смежила веки, но голос Хасдая вернул ее к действительности.
— Нет, Зейнаб, не спеши отступать! — властно приказал он. — Ты должна встретить это горе и быть столь же сильной, как тогда, когда на твоих глазах погибла Инн-га! Открой глаза и посмотри на меня, Зейнаб!
— Скажи, что Наджа солгал! — взмолилась она. — Скажи, что мне только послышалось… Где Мораима? Дайте мне мое дитя!
— Мораима мертва, — тихо произнес он. — И Абра также…
— Как это случилось? — зарыдала Зейнаб. — Как?
— В Кордове разразилась эпидемия сыпного тифа. В это самое время Абра повезла Мораиму на свидание с отцом. После она решила остаться с девочкой у родичей в еврейском квартале — уже смеркалось. Вне всяких сомнений, обе подхватили заразу именно там, хотя в доме ее родни больных на тот момент не было. Через несколько дней у обеих появились первые симптомы. Слуги разбежались. Калиф приказал своим сакалибам воротиться в Мадинат-аль-Захра, дабы они все не слегли. Только Наджа и твоя повариха Аида оставались с больными Аброй и принцессой. К счастью, ни евнух, ни негритянка не захворали. Мораима и Абра скончались с разницей в каких-нибудь пару часов, моя дорогая…
— Где она? — плакала Зейнаб. — Где моя детка?
— По приказу калифа и принцесса и Абра захоронены здесь, в твоем саду, — отвечал Хасдай. — В доме день и ночь Курили благовония, смешанные с целебными травами, — заразы можно не опасаться. А все вещи, принадлежавшие Абре и Мораиме, сожжены. Слуги пойманы и примерно наказаны. Всех их продадут на невольничьем рынке. Калиф уже прислал новых…
— Неважно… — устало проговорила Зейнаб. Теперь ничто уже не имело значения. Она уехала с Хасдаем, хотя ей и не следовало ездить, а ее девочка умерла, и мамы не было рядом с ее постелькой… Что же она за мать — оставила дитя и отправилась путешествовать с любовником! Она чудовище! Зейнаб не переставала содрогаться от рыданий. Все ухищрения Хасдая оказались бессильны — ее горе и чувство вины были чересчур глубоки. Наконец, придя в отчаяние, Нази дал ей сонного зелья, чтобы она хотя бы отдохнула и набралась сил. Оставив спящую на попечение Наджи, Хасдай отправился в Мадинат-аль-Захра, чтобы лично отрапортовать калифу о положении дел в Малине.
— Ты великолепно справился с порученным делом, Хасдай, — выслушав его, сказал калиф. — Я восхищен мужеством Зейнаб в плену у Али Хассана, а также во время созерцания пыток и казни злодеев. С этой стороны я никогда ее не знал и представить себе не мог, что она… — Он запнулся, а потом спросил. — Что с нею сейчас? Известие о смерти Мораимы, должно быть, глубоко потрясло ее… С нею все в порядке?
— Она в глубоком шоке, мой господин, и совершенно опустошена. Перед тем как отправляться сюда, я дал ей сонного порошка — иными средствами прекратить ее рыдания я был не в силах. С нею Наджа. Больше у нее никого не осталось. Оказалось, что Ома и Аллаэддин-бен-Омар, визирь принца, долгое время любят друг друга. Он даже хотел жениться на девушке еще до того, как тебе преподнесли в дар Зейнаб. Когда же они вновь встретились, то оказалось, что обоюдная их страсть не угасла. И Зейнаб настояла, чтобы Ома стала его женой. Она даровала своей служанке свободу. А именно Омы ей сейчас и не хватает…
— Нельзя ли тотчас же послать за этой женщиной? — с заботой в голосе спросил Абд-аль-Рахман.
— Ома уже в тягости, мой господин. А женщине в ее положении неразумно пускаться в столь дальнюю дорогу, да еще и скорбеть вместе с госпожой… — отвечал Нази. — Я обшарю все невольничьи рынки Аль-Андалус и найду невольницу из Аллоа. Она займет место Омы при госпоже. Это самое разумное, что в наших силах.
Зейнаб же это ничуть не волновало. Впрочем, как и все остальное… Она впала в глубочайшую депрессию, из которой, казалось, не было выхода. В доме не оставалось ничего — ни единой мелочи, хоть как-то связанной с памятью о ее драгоценной утрате. Зейнаб все время силилась припомнить прелестное личико Мораимы — но милый облик все ускользал… Она не могла есть. Она почти не спала. Жизнь утратила для нее всякий смысл. А что ей оставалось в этой жизни? Ее любовник не желал иметь потомства. Хотя он прекрасно к ней относился, но ведь не любил же ее — как и она его… Она погружалась все глубже во мрак.
Хасдай же вновь с головой ушел в перевод пресловутого трактата «Де Материа Медика». Он не замечал апатии и тоски Зейнаб. Переводчик-грек, посланный императором Византии из Константинополя, за время отсутствия Хасдая трудился не покладая рук. На рабочем столе Нази высилась колоссальная стопка листов латинского текста. Хасдаю же предстояло срочно перевести все это на арабский… Он почти не бывал дома, но Зейнаб и не жаловалась.