Рабыня страсти - Бертрис Смолл

— Сожалею о случившемся… — холодно ответствовал Карим. Потом сказал:

— Думаю, мне пора отдохнуть, Нази. Мы еще увидимся поутру.

Оставив князя в его покоях, Хасдай ушел к себе. Зейнаб уже спала. Он хотел порасспросить ее о Кариме, но жаль было будить красавицу. Как только Карим обмолвился, что любил когда-то женщину, с которой не мог быть вместе, Нази сразу подумал: уж не Зейнаб ли это? Между ними явно что-то происходило, хотя Зейнаб не дала ему ни единого повода усомниться в ее верности и преданности. Нази сказал себе, что непременно спросит ее — но не раньше, чем они прибудут в Кордову. И это обещание он исполнит. Но… Пусть эта женщина — его наложница, его собственность, но Хасдай сомневался: а имеет ли он право расспрашивать ее о самом сокровенном?..

Они отправились в путь рано утром, покуда солнце не стало еще по-настоящему припекать. Карим вышел, чтобы проститься с ними. Хасдай внимательно следил, как он приближается к Зейнаб, но князь лишь пожелал ей счастливого пути, а Зейнаб безразличным тоном поблагодарила его. Приехали визирь и Ома. Молодые женщины крепко обнялись.

— Уж не думала, когда этот бугай похитил нас из обители, что все так кончится! — сказала Ома на их родном языке. — Пусть Господь.., или Аллах — не все ли равно, как обращаться к Богу? — сохранит тебя в пути, госпожа! Как бы я хотела не разлучаться с тобою! Ну почему ты не можешь остаться здесь? Попроси Нази! Он дарует тебе свободу, если ты попросишь, я знаю!

Зейнаб обняла Ому:

— Нет, милая, он не освободит меня. Он не может так легко отказаться от подарка самого калифа — это было бы невежливо. К тому же я ему нравлюсь… — Она улыбнулась и погладила Ому по руке. — Но есть еще и Мораима. Я не могу покинуть милое мое дитя. Ты поймешь меня, Ома, сразу, как только родишь… Пошли мне весточку, когда это случится, милая моя. Я хочу знать, все ли с вами в порядке. — И, расцеловав подругу в обе щеки, Зейнаб села в крытые носилки.

Караван, сопровождаемый сотней вооруженных сакалибов, следовал по дороге, пролегающей вдоль океанского побережья. Это была широкая ухоженная дорога, проложенная и вымощенная две сотни лет тому назад еще румийцами. По дороге им попадались и другие путешественники — кто-то совершал паломничество в Танджу, а другие просто брели по делам в близлежащие деревни. Через каждые десять миль караван делал остановку: вдоль дороги располагались государственные постоялые дворы — там были все, пусть лишь самые необходимые, удобства и для людей, и для вьючных животных.

За первый день они преодолели примерно треть пути. Зейнаб пребывала в легком раздражении — ей не представлялось возможности вымыться до наступления утра. В публичные бани при постоялом дворе, как и повсюду в Аль-Андалус, доступ для женщин был открыт лишь до полудня… Потом наступала очередь мужчин.

Хасдай, чистый и посвежевший, воротился к ней. Он прекрасно отобедал, вкусил отменного вина и теперь жаждал любви.

— Я стосковался по тебе… — сказал он, потянувшись к ней. — Мы так давно не были с тобою вместе, моя дорогая…

Зейнаб мрачно взглянула на него:

— Я устала, мой господин. У меня голова раскалывается.., все эта жара и дорожная пыль… Я сплошь покрыта потом и грязью. — Она отодвинулась от него подальше. — Я хочу только, спать, спать… Не желаю тебя разочаровывать — но я не на многое теперь способна… Может быть, тебе удастся взять женщину напрокат у хозяина постоялого двора. Если она чиста, то я не стану возражать, мой господин.

Он поглядел на нее обиженно:

— Я вполне способен обуздать свои желания, Зейнаб. Я не желаю другой женщины! Я хочу лишь тебя — и буду ждать.

Она ничком рухнула на матрац и заснула, успев подумать, что он начинает ее раздражать… Он всегда так рассудителен и уравновешен! Полно, да умеет ли он вообще гневаться? По крайней мере, ей этого видеть не приходилось.

Он нежно разбудил ее еще до рассвета:

— Пойди и искупайся, — вполголоса, но властно приказал он. — Я не был с тобою вот уже неделю и не собираюсь дожидаться, покуда мы приедем в Кордову.

Зейнаб была изумлена, но покорно поднялась и разыскала в темноте мыло, благовония и чистые полотенца. Потом молча надела черный яшмак.

— А что, если бани еще закрыты? — все же спросила она.

— Они открыты, — отвечал Нази. — Я специально спрашивал у хозяина вчера вечером.

Она вышла из шатра и поспешила через весь двор к баням. Как странно было быть одной, без Омы… Она заплатила банщице необходимую сумму — и вскоре уже вошла в теплую воду. Она решила не мыть голову — ведь она сделала это перед самым отъездом из Алькасабы Малики. Да, с этим вполне можно повременить до приезда в Танджу, если то и дело вычесывать из волос дорожную пыль.

Возвратившись в шатер, она легко скользнула под покрывало, и Нази незамедлительно заключил ее в объятия.

— Ты восхитительна… — шептал он, зарывшись лицом в ее мягкие волосы, а рука его тотчас же нашла и нежно сжала ее пышную грудь. — Нынче игр не будет… Сегодня я буду с тобою просто мужчиной, моя дорогая. Заставит ли другая меня так воспламениться когда-нибудь, Зейнаб? Я то и дело об этом думаю… — Он нежно ущипнул ее за сосок.

— Ты не получишь ответа на свой вопрос до тех пор, пока не попытаешь счастья с другой, — отвечала она. Ее маленькая ручка погладила мужской затылок — Зейнаб ощутила, как кожа от ее прикосновения покрывается мелкими пупырышками. — Ты хотел бы попробовать?

— Нет! — страстно шепнул он ей на ушко, и язык его стал нежно ласкать розовую раковинку. Он слегка подул — по спине Зейнаб пробежала дрожь. — Я желаю только тебя, Зейнаб! — И вот он уже целует ее, крепко прижимаясь губами к ее губам, нежно лаская языком ее язык… Затем губы его заскользили по ее лицу, по шее, медленно продвигаясь к груди…

— М-м-м-м-м… — замурлыкала она от удовольствия. — А-а-а-а-ах! — застонала она, когда губы его сомкнулись вокруг одного из ее сосков, а потом вокруг другого, возбуждая ее все сильнее и сильнее… Он нежно прикусил один сосок — и тело ее вновь пронзила сладостная дрожь… Пальцы Зейнаб запутались в его темных волосах, и она нежно направила его голову ниже — к жадно ждущему венерину холму…

— К несчастью, — шепнул он, — у нас нет времени для любовных изысков, дорогая. Иначе бы я усладил тебя так, как ты меня несколько дней тому назад. Когда мы будем дома, — говорил он, накрывая ее своим телом, — я первым делом привяжу тебя крепко-накрепко к постели. А потом буду терзать тебя, беспомощную, до тех пор, покуда ты не взмолишься о пощаде… Из недр твоих прольется столько сладких соков любви… О. Зейнаб… — Он медленно вошел в нее. — Ты станешь сладко кричать от счастья!