Зарождение добровольческой армии - Сергей Волков

— Очевидно, нет.

— Что же будет с офицерами?

— Не знаю, я вас предупреждала, солдаты прекратят помощь.

— Марья Антоновна, приходите вечером, я что‑нибудь придумаю.

Я только этого и ждала. Нарочно не говорила Гучкову, что открылась другая возможность отправлять офицеров на Дон. Иначе сейчас бы сказал: «Вот какая вы ловкая» — и на этом бы успокоился. Нет! Пусть подумает…

От Гучкова я пошла к директору банка «Юнкер» Л. Дмитриеву. Дмитриеву были мы обязаны многим — не только наш союз, разросшийся благодаря ему, но и отдельные офицеры, для которых много сделал Дмитриев через комитет. Если бы не Дмитриев, не было бы и нашего союза. К нему я поехала на квартиру и все рассказала. В то время все банки уже были захвачены большевиками. Он выслушал меня внимательно:

— Да, мало кто учитывает положение России. Пойдите к Криво–шеину, я убежден, что он не откажет в деньгах. Нахожу, что вам необходимо вернуться в комитет. А вот пока что от меня на трех офицеров 600 рублей.

Я ответила Л. Н. Дмитриеву, что мне не хочется обращаться больше ни к кому — нет сил собирать милостыню.

— И все‑таки сейчас же пойдите в банк к Л. Г. Когану. Я совершенно уверен, что он поможет. Только не говорите, что я вас послал.

Я послушалась. Коган встретил меня очень радушно. Это был воспитанный и очень отзывчивый человек. Он сразу откликнулся на нужды офицеров:

— Хорошо, я постараюсь достать денег. Но сейчас это весьма трудно. У меня дома только 4000 рублей. Пока их и отдаю. Когда уезжаете?

— Завтра вечером.

— Так приходите завтра утром. Кое‑что, наверное, раздобуду. От Когана я поехала к Гучкову.

— Что, Н.И., получили деньги?

— Нет, помилуйте, такая снежная буря. Разве можно было выходить? Я завтра сделаю.

Какая ирония! Он, видите ли, выйти не мог. А как же я‑то выхожу?

Не в первый раз со слезами на глазах выходила я из особняка московского «спасителя России». Ах эти спасители! Неужели не видят ужаса, что творится кругом? Не видят, как мучают офицеров? И сердца нет у них? И не видят, сидя в теплых роскошных квартирах, своего неотвратимого конца?

От Гучкова вернулась домой. Опять старались домашние уговорить меня бросить рискованную мою работу. Застала у себя офицеров из команды выздоравливающих. Были два брата поручики Треза (один впоследствии на Дону расстрелян большевиками). Пришли, наконец, какие‑то дамы, просившие спасти 15 юнкеров, которые прячутся в Павловской слободке и хотели бы на Дон. Одна из них бросилась передо мной на колени, прося спасти ей последнего сына: и муж, и другой ее сын расстреляны. Я спросила несчастную мать, как попала она ко мне и обращалась ли в соответствующие организации? Она ответила, что всюду обращалась и всюду говорили, чтобы юнкера сами приехали, что послать на место никого нельзя. И еще требовали каких‑то рекомендаций. А пока что мальчиков могут каждую минуту расстрелять. «Знакомый офицер и направил меня к вам», — закончила она.

Горе матери было большое. В это время как раз пришел Андри–енко. Я дала ему тысячу рублей, поручила отправиться в Павловскую слободку с нашими документами и объяснить юнкерам, как ехать, дав им хотя бы по 75 рублей. Матерям я дала по 150 рублей. Андри–енко тотчас же простился. Я узнала позже, уже будучи на Дону, что юнкера спаслись.

Жена полковника Матвеева рассказала, как ночью ее с детьми выбросили из корпусной квартиры. Отправилась она к Н. И. Гучкову с просьбой устроить ее на время, хотя бы в сарае.

— Ну и что же Гучков? — полюбопытствовала я.

— Извинился, что места нет. А я, просидев до утра на улице, детей отвезла к одним знакомым на дачу в Ново–Георгиевск, сама же легла в больницу после неудачных родов.

Отъезд наш был назначен на 2 декабря. Андриенко сказал мне, что в одиночку поедет на Дон человек 40, а с нами оказалась команда до 60 человек. Мы прекрасно понимали, что ни муки не получим, ни мануфактуры не вывезем, — лишь бы людей вывезти! Пришел ко мне какой‑то полковник, начальник штаба Корнилова во время войны, принес важные бумаги для передачи Корнилову.

Утром 2 декабря я отправилась к Когану. Он, видимо, всей душой хотел помочь моей работе, но многого уже не мог сделать. От него я получила еще 7000 рублей.

Затем я поехала к Родченко, давшей мне тысячу рублей, от Родченко — к Гучкову, не давшему ни копейки, но зато попросившему меня препроводить его брату, в Кисловодск, и другим деятелям множество «важных» пакетов, запечатанных множеством печатей. Гучков говорил, что доставка этих пакетов важнее доставки офицеров… Он добавил, что Россия не забудет моей работы, хотя я и полька и т. д.

* * *

2 декабря, в 9 часов вечера, вооруженные новыми сопроводительными бумагами, мы уехали на Дон, забрав команду в 70 человек. Дорога на этот раз была невыносимо тяжела. Нам дали всего один товарный вагон, так что некоторым из нас пришлось разместиться в других вагонах. По всему пути валялись трупы офицеров, а в Воронеже были даже трупы расстрелянных рабочих, сваленные около станции. В Воронеже и Лисках встретились нам наши солдаты, оставили им по 500 рублей на человека и комитетские бланки.

— Многих из офицеров мы выручили, — рассказывали они.

Я знала, что это правда. Немало встретила я офицеров, пробравшихся в Новочеркасск только благодаря помощи этих солдат. Да и генерал Эрдели говорил мне, что офицеры рассказывали о каких‑то таинственных солдатах, помогавших офицерам на станциях.

В Новочеркасск мы прибыли только 6 декабря. Наша команда ушла частью в казармы Корниловского полка, частью — в Георгиевский полк, к Святополк–Мирскому, которого очень любили офицеры. Генерал Эрдели встретил меня, как всегда, радушно и сообщил, что несколько раз звонил М. П. Богаевский, спрашивал, когда я приеду, и просил сейчас же по приезде к нему.

— А как у вас дела?

— Плохо. Вот видите этот столб, — показал генерал в окно на телеграфный столб перед домом. — Боюсь, как бы на этом столбе не висеть вашему покорному слуге…

Я поняла, что на Дону творится неладное.

— Должен огорчить вас, Марья Антоновна, — закончил Эрдели, — многие из ваших офицеров убиты под Ростовом. Молодцы, дрались как герои.

Нервы не выдержали, я разрыдалась. Успокоившись немного, я спросила по телефону — у себя ли М. П. Богаевский, и пошла во дворец.

— Плохи дела, — печально сказал Богаевский. — Большевизм все усиливается, и не только на казачьих низах — неблагополучно уже и наверху… Сейчас будет Каледин. Вам, вероятно, придется съездить к Дутову — передать очень важные документы.

— Не знаю, смогу ли по нынешним временам пробраться к Дутову. Если и доеду, как вернуться?..

Ждать пришлось около часу. Каледин ласково обратился ко мне: