Демон, которого ты знаешь - Айлин Хорн

врачей в качестве побочных эффектов их профессии. Вскоре после получения диплома психиатра-эксперта в середине 1990-х годов я стала представлять свои заключения Генеральному медицинскому совету, ведомству, которое регулировало сферу медицины и выдавало медицинские лицензии. В течение какого-то времени я даже входила в его специальную комиссию. Генеральный медицинский совет располагал полномочиями, позволявшими временно отстранять врачей от работы и даже «снимать» их – под этим весьма жестким выражением подразумевалось лишение лицензии. Как раз в этот период мне повезло – я получила грант, дающий возможность отправиться в США и там лично ознакомиться с методиками терапии, применяемыми нашими американскими коллегами для помощи медикам. Группы, за которыми мне довелось наблюдать, в основном состояли из врачей, которые лишились лицензии на частную практику и нуждались в том, чтобы как-то справиться с тяжелой ситуацией, в которую попали, с помощью специальных программ психотерапии. Помню, меня очень удивило, что за то, чтобы получить возможность попытаться вернуться в профессию, им приходилось заплатить тысячи долларов. В рамках британской Национальной службы здравоохранения для таких случаев была предусмотрена бесплатная психиатрическая и психотерапевтическая поддержка – правда, речь не шла о долговременной терапии, которая иногда бывает необходима (эта система, кстати, действует и сейчас). Больше всего мне запомнилось то, что при всем разнообразии врачебных специальностей людей, попавших в подобную сложную ситуацию, а также прочих деталей все такие случаи объединяло одно обстоятельство: никто из докторов не хотел обращаться за помощью, пока не становилось слишком поздно. Для некоторых врачей (думаю, в определенные моменты моей жизни к таковым можно было отнести и меня) выбор профессии врача казался способом обрести неуязвимость, словно человек может быть либо медиком, либо пациентом, и одно исключает другое.

Есть и сугубо практическая причина, по которой врачи предпочитают не обращаться за психиатрической помощью: это может привести к тому, что в случае выявления каких-то проблем у них только на этом основании отберут лицензию и лишат возможности заниматься частной врачебной практикой. Сегодня Генеральный медицинский совет в первую очередь ориентирован на защиту интересов общества, то есть пациентов, и потому очень резко реагирует на любое заявление о том, что тот или иной доктор может быть «небезопасен». Такая позиция была частично вызвана делом доктора Гарольда Шипмана, который в 2000 году был осужден за то, что умертвил пятнадцать своих пациентов преклонного возраста. Это дело привлекло пристальное внимание, в том числе и в других странах, – тем более что оно очень напоминало аналогичный случай в США, который произошел примерно в то же время и в котором был замешан врач по имени Майкл Сванго. Обоих медиков – каждого в его стране – СМИ окрестили «Доктор Смерть». В Великобритании было проведено весьма резонансное и широко освещавшееся в прессе общественное расследование, в ходе которого выяснилось, что на самом деле Шипман мог быть причастен к смерти более двухсот человек. Это был очередной исторический пример того, как неожиданные, никогда прежде не происходившие события, с легкой руки Нассима Талеба именуемые черными лебедями, могут привести к чрезмерному, непропорциональному реальным событиям страху. История с Шипманом привела к серьезным негативным последствиям для врачей в целом.

Неудивительно, что на фоне всего этого многие врачи просто не осмеливались попросить о психиатрической или психотерапевтической помощи. Но Дэвид в данном случае все же решился обратиться к своему лечащему врачу и попросить, чтобы тот направил его на прием к психотерапевту – не какому попало, а такому, который, с его точки зрения, был для него подходящим, какой бы смысл он в это понятие ни вкладывал. При всем том он в разговоре со мной утверждал, что не находится в состоянии депрессии, а просто устал. Вид у него был довольно жизнерадостный, говорил он спокойно и казался вполне уравновешенным. Поскольку он отрицал, что болен, я решила, что будет лучше, если мы не станем углубляться в обсуждение медицинской стороны проблемы, а попробуем поговорить о ней чисто по-человечески.

– Если бы вы хотели просто рассказать историю об этом, откуда бы вы начали? – задала я свой любимый вопрос.

Дэвид вздохнул и посмотрел на часы, словно раздумывая, есть ли у него на это время. Мне же было важно сделать так, чтобы пауза переросла в достаточно продолжительное молчание, которое вынужден был бы нарушить мой собеседник. Через минуту или две он заговорил, причем начал с рассказа о том, как два года назад рухнул его длительный брак. Когда от него ушла жена, Дэвида начали мучить тяжелые ночные кошмары. Ситуация становилась все хуже. Дело дошло до того, что за ночь ему в лучшем случае удавалось поспать всего три-четыре часа.

– Никакого отдыха, – сказал он и покачал головой. – Просто никакого.

Дэвид признал, что из-за недосыпа он стал «немного раздражительным» на работе.

– Вы ведь знаете, как это бывает, – вас начинает бесить буквально все. А тут еще эта мерзкая женщина, Хелен, наш администратор. Она постоянно ко мне придирается, требует какие-то бумажки, отчеты – в общем, весь тот мусор, который вечно нужен администраторам… – Дэвид явно апеллировал ко мне как к специалисту-медику, то есть коллеге. – Вы ведь тоже все это ненавидите, верно?

Я ничего на это не ответила, хотя и в самом деле, как и любой врач, терпеть не могу бумажную работу.

– Ну, тогда вы меня понимаете, – продолжил Дэвид. – Одно тащит за собой другое.

Он не стал утруждать себя объяснениями по поводу того, что имел в виду под «одним» и «другим» – как и по поводу того, ограничивались ли его проблемы на работе неприязненными отношениями и стычками только с женщиной-администратором.

Мне было любопытно узнать, как долго эта самая женщина-администратор и другие сотрудники мирились с раздражительностью Дэвида, прежде чем стали на него жаловаться. Профессиональная солидарность, существующая в среде медиков, могла сделать этот период достаточно долгим. Мне вдруг пришло в голову, что на Дэвида могли начать жаловаться и пациенты и что, возможно, он пришел ко мне вовсе не по собственной доброй воле. Я прямо спросила его об этом. Он решительно отверг мои подозрения и стал настаивать на том, что они безосновательны. Мол, он пришел ко мне на прием потому, что понимал: ему нужно преодолеть кризис, связанный с тем, что его брак развалился, а заодно избавиться от проклятых ночных кошмаров, которые наверняка были связаны с его разрывом с супругой.

– Вот как? А вы могли бы рассказать, что видите в этих кошмарах? – поинтересовалась я.

– Не могу, потому что ничего не помню, – парировал мой собеседник. – Извините, что разочаровал вас, доктор.

Способность запоминать сновидения у разных людей сильно различается. Как я уже отмечала, когда рассказывала случай с Тони, я редко прибегала