Демон, которого ты знаешь - Айлин Хорн

таблетку – Сэм точно не помнил, что именно это было. Потом он на какое-то время словно выпал из реальной действительности – может быть, заснул или просто потерял сознание. Когда он пришел в себя, в уши ему врезался звук сирены, а в глазах зарябило от проблесковых маячков. Повсюду была полиция, другие парни разбегались врассыпную. Сэм от испуга растерялся, но ему удалось остаться незамеченным и удрать. Он направился к родительскому дому. Дойдя до этого места своего рассказа, Сэм, помнится, сделал паузу, а затем ответил на мой вопрос еще до того, как я успела его задать: «Не знаю почему… наверное, потому, что это все-таки был и мой дом». Было уже поздно, сказал Сэм. Обойдя строение, он заглянул в окно и увидел, что отец заваривает чай на кухне, а мать гладит в подсобке белье.

Сэм рассказал, что какое-то время просто стоял и смотрел – «словно это было кино или что-то в этом роде». Я представила себе, как он глядит из темноты в освещенное окно, наблюдая за мирной сценой в доме, видя, как Джудит и Ральф о чем-то разговаривают, но не слыша ни слова – возможно, мать попросила отца помочь ей складывать выглаженные простыни. Мне было нетрудно понять, что, по всей вероятности, их совместная работа по дому могла показаться Сэму чем-то нереальным, похожим на сцену из голливудского фильма. Он не стал утруждать себя размышлениями о том, что именно из происходящего там, за окном, вызвало у него раздражение. Но, по его словам, он замерз и начал сердиться. Подойдя к двери черного хода, Сэм стал было искать ключ под кадкой с декоративным растением, но обнаружил, что дверь не заперта. Тут он ненадолго прервал свой рассказ, чтобы перевести дыхание. Все, кто находился в комнате, включая меня, сидели молча в ожидании продолжения. Мы понимали, что Сэму будет нелегко говорить о том, что произошло дальше, а нам – слушать его. Как часто бывало во время занятия в этой группе, я почувствовала, как на мои плечи ложится тяжелый груз огромной ответственности – мне предстояло стать свидетелем настоящего кошмара. Наконец, поняв, что пауза, продолжавшаяся уже несколько минут, слишком затянулась, я подумала, что Сэм, должно быть, полагает, что на сегодня сказал более чем достаточно. Тем не менее я спросила:

– Сэм, ты хочешь рассказать что-нибудь еще?

– Я выпить хочу, – громко и совершенно неожиданно выпалил он.

Поначалу я подумала, что он просто высказал свое непосредственное желание, но тут же поняла: это не так. Сэм все еще находился там, в саду, у двери черного хода, ведущей в родительский дом, – просто он продолжил свой рассказ в так называемом историческом настоящем времени. Его расфокусированный взгляд был устремлен на выкрашенную белой краской стену у меня за спиной.

– Мне нужны деньги. Мне нужно раздобыть немного кокаина. Мне холодно и хочется спать… – При этих словах Сэм нахмурился и плотно обхватил туловище руками. Голос его стал тише, в нем появилось напряжение. – Мне кажется, что за мной кто-то гонится, что меня разыскивает полиция. Мне надо попасть внутрь, но в то же время хочется спрятать лицо. Я больше не вижу мать и отца… И тут вдруг появляется отец. – Сэм с трудом сглотнул и продолжил: – Он смотрит на меня так, будто за всю свою жизнь не видел ничего хуже… Он явно недоволен. Мало того, вид у него чертовски напуганный, и я думаю: «Это неправильно, ты не должен бояться, ты должен быть рад меня видеть, я ведь твой сын».

Темп речи Сэма постепенно ускорялся. Остальные участники группы сидели, не издавая ни звука, внимательно слушая его рассказ. Эта молчаливая помощь слушателей, походившая на ту поддержку, которую оркестр, подняв смычки, незримо оказывает гобою, исполняющему сольную партию, – тоже весьма интересное явление. Я научилась чувствовать, когда, работая в группе, подобной «Группе убийц», можно отложить в сторону «дирижерскую палочку» и позволить ситуации развиваться без моего участия.

– Тут отец говорит: «Сэм! Ты что здесь делаешь? Ты же должен быть в больнице». А я думаю: «Не очень-то это гостеприимно звучит. Даже не спросил, как мои дела или что-нибудь в этом роде». Я чувствую, что начинаю беситься, и у меня мелькает мысль: «Наверное, это он вызывал полицию, чтобы меня схватили». И тут он говорит: «Слушай, Сэмми»… – Как будто я подросток, это же надо – назвать меня дурацким детским именем. – «Сэмми, – говорит он, – думаю, тебе лучше уйти». А я думаю: «Черт, ну и дела, даже мой собственный отец меня ненавидит».

Я не сводила глаз с Сэма, но услышала, как один из пациентов, входивших в группу, тихонько ахнул, давая выход напряжению, которое, я надеюсь, чувствовали все, кто находился в комнате. Сэм, сидя на стуле, наклонился вперед, уперся локтями в колени и сильно потер ладонями лицо, словно пытаясь разгладить морщины. Я решила, что он собирается с духом, чтобы продолжить, и на меня нахлынуло чувство печали и ужаса – я догадывалась, что должно было вот-вот произойти. Нечто подобное порой ощущаешь в театре во время спектакля «Макбет», когда знаешь, что будет дальше, и бессознательно шепчешь себе под нос: «О нет, не надо, не делай этого…»

Выждав еще немного, Кац тоже наклонился вперед и спросил:

– Эй, ты в порядке, приятель? Может, тебе воды попить?

Сэм кивнул. Один из моих помощников встал, подошел к кулеру, наполнил водой чашку и передал ему. Сэм осушил ее одним глотком. Потом он посмотрел на потолок, на часы, висящие на стене, которые всегда то спешили, то отставали. Он явно не хотел встречаться взглядом ни с кем из нас.

– Думаю, сейчас я больше ничего не смогу сказать, – хрипло произнес он.

– Здесь ты говоришь только то, что можешь, – мы все через это прошли, – сказал Тим.

Затем внес свою лепту в разговор Бенни, еще один пациент:

– У меня на это ушли годы, парень. Не беспокойся, мы знаем, как все это тяжко.

Я была тронута оказанной Сэму поддержкой – и Сэм, по-видимому, тоже, потому что он все же нашел в себе силы продолжать. При этом он снова перешел на прошедшее время, словно ему нужно было немного «разогнаться», чтобы закончить свой рассказ. Я отметила про себя, что надо будет запомнить эти лингвистические нюансы, но на самом деле было крайне маловероятно, что я о них забуду, – уж очень глубокое значение они имели при всей своей кажущейся простоте.

– Ну вот, значит, – снова заговорил Сэм. – Я рассказываю про тот день, когда убил отца. Я не все помню, но точно знаю, что стал бить его,