Глубокая печаль - Син Кёнсук

– Без света мне не видно твоего лица…

Эпилог

На этом я хочу закончить историю о той женщине.

Остановлюсь на описании того дня в самый разгар весны.

А если быть конкретнее… В тот день она вынула из почтового ящика пригласительную открытку на свадьбу Ю Хэран и Но Тэсу.

Что бы вы ни стали думать о том дне, но в тот день на балкон, по которому прогуливалась моя героиня, проникали мягкие, как вата, теплые лучи весеннего солнца, а внизу, на газонах, в буйном цветении перешептывались весенние цветы. За газонами по периметру площадки опадали цветы магнолии, они оседали поверх других, обильно опавших лепестков, укрывавших землю пушистым слоем.

В этот ласковый день, когда так прозрачен солнечный свет и так прекрасны тени кружащихся лепестков, в пустом доме за столом одиноко сидела та женщина, она была неумытая и растрепанная. Наконец она с трудом заставила себя подняться, медленно подошла к окну и долго-долго смотрела на дышащую весной площадку перед домом. Потом подошла к раковине умыться и так же долго в забрызганном водой зеркале рассматривала изменившееся до неузнаваемости свое лицо.

Открыла шкаф и медленно стала переодеваться. Надела длинную кофту и юбку в складку – те самые, которые купила когда-то на рынке по возвращении из мастерской Сэ вместе с ростками ячменя. Расчесала и завязала сильно поседевшие волосы.

Да, я закончу описание того дня на том, как она снова вернулась к столу и стала писать письмо Ису.

Написала строчку, стало неудобно – перебралась под стол и стала писать лежа. Закончив письмо, вложила в конверт, написала адрес, заклеила и приклеила марку.

Какое-то время она расхаживала из стороны в сторону по квартире. И тут, уже в который раз, осознала, что совершенно не понимает, «в чем заключается смысл ее жизни», и, если бы не заклеила конверта, кто знает, может быть, она бы снова достала письмо и подписала в конце эту фразу.

А может, вместо того чтобы писать, что совсем не знает, в чем заключается смысл жизни, включила бы в розетку телефон и, может быть, позвонила. Может быть, трубку взяла бы ее мама, но, может быть, телефон просто бы долго звонил.

Если бы мама взяла трубку, то снова бы попросила присмотреть за Хваён – не более. Кто знает, может, мать почувствует, как дрожит голос дочери, и скажет:

– Сегодняшние трудности, они пройдут, и очень скоро настанут совсем другие времена. Постарайся успокоиться и подожди еще немного.

А она в тот момент впервые, может быть, скажет матери, что любит ее и расплачется в трубку. Но поскольку этих слов она никогда еще не говорила маме, то будет очень трудно произнести их вслух, но в конце концов все-таки скажет:

– Мама, не думайте, что я вас ненавидела. В тот день, когда вы после длительного отсутствия вернулись домой, даже через закрытую дверь я сразу узнала ваши шаги. Если бы вы только знали, смотря на ваш след, когда вы всю зиму напролет каждое утро, положив в корзину еду для зверей, поднимались в горы, как страстно я желала набраться сил… И когда вы ушли… Только после того, как вы ушли… – Ынсо бродила по балкону и бормотала под нос.

Но несмотря на то что эта женщина слонялась из стороны в сторону, весенний день был прекрасен. Покачиваясь в воздухе, кружились белоснежные лепестки магнолий и присоединялись к другим лепесткам, которые уже прижались друг к другу у земли. Под мягким солнечным светом нежились малюсенькие, только что проклюнувшиеся листочки гинкго, и ветер нес белые, как птичий пух, облака.

К весеннему аромату примешался аромат наконец-то расцветшей орхидеи.

Именно в этот момент… Так и стоит написать.

В этот момент та женщина, подхваченная ароматом орхидеи, с легкостью полетела с шестого этажа.

И в этот же момент, когда она легко, как цветочный лепесток, парила между шестым этажом и газонами, боль, разрывающая сердце, пронзила Вана в офисе, а Сэ – в школе. Тут же сам собой отключился компьютер Вана, а из рук Сэ сам собой выпал карандаш.

– Я была так близка с этой женщиной, но вот потеряла ее… – я закончила свой рассказ.

На самом же деле хотела придать ей сил, чтобы жить, хотела нарисовать перед ней какую-нибудь перспективу будущего. Долго я боролась с мыслями о «перспективе» – и более.

И сейчас извиняюсь за то, что все-таки склонилась к такому концу.

Я с такой надеждой смотрела на изящную линию шеи той женщины, ожидая, что она, словно птица, воспарит навстречу горизонту и я смогу провести за ней пальцем. Искренне надеялась, что она заберет волосы, оголив шею с мягким пушком, и пойдет на рынок купить что-нибудь к ужину. А на закате приготовит на рисовой воде омлет с добавлением икры минтая и накроет стол.

Также надеялась, что эта женщина выйдет за пределы стен своей кухни и преуспеет в обществе.

Простите меня – я не смогла остановить ее полноту, и линия шеи этой женщины заплыла от неуемного горького аппетита, – простите, что эта ранее прекрасная черта перестала напоминать плавную дугу горного склона.

Письмо, оставленное той женщиной на столе, Сэ передаст в руки Ису.

В тот зеленый весенний день, в каком положении Ису начнет читать это письмо? Стоя? А может, опершись на что-нибудь? Или он начнет читать его, как писала та женщина – сидя за столом, а потом, как и она, ляжет на пол? А потом, отмахнувшись от попадающих в поле зрения гор, все-таки начнет читать письмо…

«Дорогой Ису.

Мне не на кого стало надеяться. Душа изболелась так, что ни на чем не могу остановить свой взгляд…

В начале письма я сидела то так, то сяк, а потом и вовсе улеглась на пол. Я давно уже так не лежала на полу, и мне вспомнилось прошлое.

Когда в детстве я лежала точно так же на полу, то чего-то без конца ждала. Мне вспомнилось, как ты подходил ко мне и тоже ложился рядом. И тогда мы ждали вместе. Чего же мы ждали?

Если бы ты сейчас лежал рядом со мной, я спросила бы тебя:

– Каким человеком я была?

Если этот вопрос задаст во имя любви женщина мужчине, или мужчина спросит женщину, – в этом не будет никакой пользы. Потому что с течением времени двое станут такими чужими друг другу.

Кто раньше смотрел на меня, теперь смотрит на другую. И я тоже, оставив того, к кому стремилась всей душой,