Глубокая печаль - Син Кёнсук

«До наступления весны…»

Ынсо смяла коробку из-под мороженого, выкинула в мусорное ведро и открыла рисоварку. Положила рис в ту же тарелку, из которой она недавно ела холодную лапшу, смешала его с оставшимися салатами и, сев за стол, съела все это. Не прожевав еще прежнюю еду, она запихнула в рот другую ложку риса и тут встретилась глазами с Хваён, которая, тихо сидя на диване, наблюдала за ней.

Ынсо отложила ложку, прошла в туалет, открыла крышку унитаза и попыталась стошнить только что съеденные мороженое и рис. У нее не получалось, но она, глубоко засунув палец в горло, все равно заставила себя это сделать. Измучившись, закрыла унитаз крышкой, положив на нее голову, долго сидела в таком положении.

После того как Сэ запретил ей приходить в мастерскую, он так ни разу больше и не пришел домой. Она даже не могла позвонить ему, так как в мастерской не было телефона. Сначала какое-то время надеялась, что он все-таки позвонит, и ни на минуту не выходила из дома.

Ей звонили, но не Сэ.

Звонила Ю Хэран, мама и даже дважды звонил Ван. Один раз он даже сказал, что приехал в кафе «Орхидея» и ждет ее там. Но Ынсо так и не вышла. Через два часа Ван перезвонил снова и спросил:

– Неужели я больше никогда не увижу тебя?

Ынсо, не ответив, повесила трубку. Она думала, что Ван снова заявится к ним домой, но он так и не пришел. Устав ожидать звонка от Сэ и отвечать на чужие звонки, в один прекрасный день она просто выдернула телефонный шнур из розетки.

Теперь каждый раз утром, открывая глаза, отказывалась проживать этот день и снова засыпала; так день за днем проспала всю зиму.

Когда приоткрывала глаза, видела, что уже вечер, привставала, а потом, подумав, что все равно уже поздно, ложилась опять. Иногда, просыпаясь, вставала и чем-то перекусывала. Поев и не в силах преодолеть дремоту, снова добиралась до кровати и засыпала. Откуда только взялся такой аппетит.

В опустевшем доме Хваён тихо лежала то под столом, то на диване и грустными глазами наблюдала за Ынсо – та то просыпалась, то открывала холодильник, – за ее лицом, кистями рук, начинающими сильно распухать.

Ынсо подняла голову с крышки унитаза и намылила лицо. Специально, чтобы не видеть своего отражения в зеркале, не открывала глаз. Но даже когда смыла пену и вытерлась полотенцем, не разомкнула веки. Пока так умывалась, послышался телефонный звонок.

«Не может быть! Я же выдернула шнур! – замотала головой девушка. – Я больше не буду ждать звонка».

Всю зиму напролет, все то время, пока у нее был выключен телефон, в ее ушах слышался телефонный звонок. Все-таки протянула руку, взяла трубку и, спросив в пустоту: «Алло?» – уронила трубку.

Когда закрыла глаза, перед ней возник размахивающий зонтом Сэ, и она быстро открыла глаза. Хотя раны уже затянулись, места, где они были, все еще болели. Она достала из аптечки мазь и смазала ранки, но даже сейчас ощущала жжение.

«До того, как начнут цвести цветы…»

Открыв глаза и повесив полотенце, она вскользь все-таки увидела себя в зеркале и остановилась, рассматривая. Протянула руки и стала ощупывать свои заплывшие веками глаза, разбухшие чуть ли не до высоты носа щеки, исчезнувший под носом желобок, тонкие губы. Она трогала себя, как будто трогала совершенно чужого, незнакомого ей человека.

«Да, еще до того, как расцветут цветы…»

Словно вспомнив о чем-то, Ынсо вышла из туалета и прошла в спальню. Села перед зеркалом и намазала лицо, ставшее совершенно неузнаваемым, тоником и лосьоном, а потом питательным кремом. Ей показалось это очень жирным, взяла салфетку и вытерлась. Заколола волосы и открыла платяной шкаф. Надела водолазку и хотела натянуть поверх жилетку, но та не подошла. Сняла ее, надела пиджак, но в плечах так сильно давило, что казалось, он вот-вот разойдется по швам. В поисках подходящей одежды она перебрала все, что у нее было. Наконец надела осеннюю кофточку, полосатую юбку в складку, накинула пальто и вышла из комнаты.

– Пошли!

Ынсо взяла на руки Хваён и вышла на улицу. Прошла к машине и усадила собаку на переднее сиденье рядом с собой. Завела мотор и погладила питомца по спине:

– В Исырочжи тебе будет хорошо. Там ты можешь лаять, сколько вздумается, да и бегать, сколько захочешь. А я больше не могу заботиться о тебе.

Через четыре часа она остановила машину перед мостом, ведущим в деревню. Солнце уже село, но еще не стемнело. Ынсо сидела в машине в ожидании ночи.

Приехала с одной мыслью:

«Только посмотрю на маму и уеду. Поручу ей Хваён и уеду».

Хотя и говорили, что пришла весна, за мостом на крышах домов все еще белел снег. Ынсо глазами поискала занесенную снегом крышу дома Сэ. С наступлением весны на их дворе набухнут почки гранатового дерева, а потом оно пышно расцветет. Обязательно расцветет. Цветы гранатов… Эти багровые цветы когда-то в детстве, раскачиваясь и опадая при каждом дуновении ветра, щекотали ее щеки. А под ними проходило время, оно шло и уходило навсегда.

Когда стемнело, Ынсо вышла из машины, взяла Хваён и пошла к деревне. Как же долго она не ходила навстречу этим домам с зажженными окнами. Какая непроглядная темнота в этих местах. Настоящая тьма.

Ынсо вспомнила город: светящиеся фонари и огни магазинов не давали тьме поглотить город. Даже если бы в городе была такая вот деревня, она не смогла бы долго прятаться ото всех. Сейчас было так темно, что, если кто-то и встретился бы ей на пути, нельзя было разглядеть лица.

Собачонка, видимо, испугавшись этой темноты, прижалась к Ынсо и заскулила. Девушка прижала ее посильнее и прошептала, посмотрев на мелкие звезды на самом краю этой тьмы:

– Ничего, ничего страшного.

Ворота были открыты. Под хурмой во дворе лежали высокие сугробы. Ынсо прошла их и поднялась на порог. Боясь, что мама испугается, если она неожиданно откроет дверь, специально постучала.

– Кто там?

Молчание.

– Кто?

Не дождавшись ответа, мать сначала открыла дверь комнаты, а потом и дверь мару. Увидев перед собой на пороге Ынсо с собачкой в руках, оторопела, не веря своим глазам, и, притронувшись к рукам дочери, сказала:

– Что случилось? Приехала, даже не позвонив…

Мать потянула ее за собой и усадила прямо у печки. Ынсо опустила на пол собачку, и та тут же припала к полу.

– Будешь есть?

– Я ненадолго.

– Да куда