Торлон. Война разгорается - Кирилл Шатилов

А совсем недавно Скелли покончил с еще одной привилегией бывших правителей Вайла’туна — производством новых камней из глины. Еще когда ему пришлось выдавать верительную грамоту этому смышленому пареньку по имени, кажется, Хейзит, Скелли почувствовал, что нельзя позволить этому делу разрастись до достойных его размеров. Нет, разумеется, нужна огромная печь, нужны люди, которые будут на ней трудиться, нужна система распределения этого замечательного нового материала, но только не такая, как ее мыслили тогдашние хозяева — Ракли с сыном. Локлан быстро смекнул, что к чему и какая из всего этого может родиться выгода, не только военная, оборонительная, но и денежная, и распорядился клеймить каждый получаемый таким образом камень, чтобы любой другой, без должного клейма, мог быть легко опознан и признан поддельным. Идея эта пришлась Скелли по душе. Существование которой он сам частенько подвергал сомнению, во всяком случае, у себя. Идея была проста и не требовала ничего, кроме регулярных проверок. Наверняка Скелли додумался бы до нее, если бы ему это дело поручили с самого начала. Но времена изменились. Больше ему никто не мог ничего «поручить». Он все решал собственноручно. И с чистой совестью, в существовании которой сомневался еще сильнее, нежели в душе, прибрал и идею, и печь, и право наращивать свое богатство, а через него — власть.

Была одна, правда, заковырка, и заковырка серьезная. Пришли тревожные донесения о том, что незадолго до закрытия карьера и сворачивания всех работ там видели всадников-великанов в изумительных доспехах и с разноцветными детскими ленточками на шлемах. Собственно, их появление и явилось причиной преждевременного сворачивания работ. Точнее, удобным поводом. Скелли всякую мелочь, даже неожиданность, даже крайне неприятную, с юных лет научился использовать себе во благо. Хотя если честно, в данном случае он бы предпочел, чтобы повод был иным. Потому что появление чужеземцев, да еще, по свидетельствам очевидцев, называвших себя «венедда», или «аз’венедда», как неправильно поняли тупые вояки и ничего не смыслившие в древнем языке строители, могло весьма ощутимо спутать карты Скелли и его нынешних сотоварищей. Ведь именно венеддами называла «Сид’э» тех первых переселенцев, которые пришли в эти места, возвели стены замка и зажили на берегу Бехемы сперва единым народом, а потом раскололись на враждующих между собой: вабонов и шеважа. Скелли всегда считал это красивой легендой. Тем, что когда-то имело место, но погребено под снегом многих сотен зим. Великая долина, где обитали те древние венедды, судя по описаниям из «Сид’э», была местом благодатным во всех отношениях, так что изгнать людей оттуда могла великая нужда, какая случилась лишь однажды. Кому и зачем теперь понадобилось повторять путь изгнанников, оставалось для Скелли большим вопросом. Ничего хорошего ответ на него не предвещал.

Встреча с давнишними, но прямыми предками могла стать для Торлона началом необратимого конца. Заседание только что завершившегося совета в Зале молчания в результате долгих обсуждений ни к чему толковому не привело. Хотя здесь находились те, кто так или иначе был знаком с первоисточником, выводы каждый делал для себя сам. Единодушия не получилось ни в чем. Одни ратовали за снаряжение и отправку отряда в обратную сторону, если так можно выразиться, по следам дерзких всадников. Другие призывали не пороть горячку и выжидать. Представительница Зеленой башни и, соответственно, старой Лодэмы вообще высказалась за то, чтобы сделать происхождение вабонов достоянием гласности, мол, люди должны иметь право заранее знать о надвигающихся переменах и их истоках и тогда самостоятельно принимать решения. Самостоятельное решение — это было как раз то, чего Скелли меньше всего хотелось выпускать из своих рук. Да и какое решение мыслят себе эти полоумные старухи? Скелли ратовал за сумятицу в головах, но не за смуту на деле. А ведь все именно этим бы и закончилось. И еще может закончиться, если не принять жестких, а главное — правильных мер. Упреждающих.

Как, например, у него получилось с введением в окружение Корлис, не менее влиятельной, чем Лодэма, зато более сговорчивой Матери, девушки по имени Иегота. Нет, она не была его дочерью, но она была ему ближе, чем Сима. В ее жилах текла та же кровь, что и у Йедды, жены Томлина. Хотя они тоже не были прямыми родственницами.

Даже всезнающие составители «Сид’э» умалчивают об этой близости. В то время о ней просто не подозревали, а когда стали появляться задумывающиеся и наблюдательные, летопись уже не попадала к ним в руки. Хотя схожесть внешних черт представителей и представительниц этой линии крови была настолько явной, что достаточно было к ним лишь присмотреться, чтобы увидеть поразительные совпадения. Скелли увидел, увидел раньше других. У его собственной матери были большие навыкате глаза и острый нос, похожий на птичий клюв. А однажды, когда при отце Ракли пленных шеважа еще разрешалось приводить в Вайла’тун, он увидел среди них точно такую же женщину, только волосы у нее были ярко-рыжего цвета. Перекрась их, поставь рядом с матерью, и все решат, что они близняшки. Это открытие, случившееся на заре его юности, оказало на Скелли сильнейшее воздействие и побудило мысль к поискам ответа, поискам, которые привели его туда, где он находился сейчас, — в кресло главного писаря замка, едущего по тайным коридорам с секретного совета, о котором никто из посторонних, даже из обитателей замка, не догадывался.

Поиски увенчались успехом, причем гораздо более значимым, чем это кресло, эта таинственность и неприкосновенное положение над всеми. Успех его был сродни успеху доктора, обнаружившего новое средство от головной боли или слабости желудка. Скелли обнаружил кровь внутри крови. Иначе говоря, эделей внутри эделей. Которые были выше раздоров между вабонами и шеважа. Потому что жили и среди тех, и среди других. Он даже попытался отыскать в хрониках описание той женщины, из-за которой произошла трещина, разделившая народ на два враждующих племени. Ничего внятного, разумеется, он не нашел, однако остался при своем мнении, точнее, предположении: женщина та была их кровей и внешностью наверняка походила на круглоголовую сову, в образе которой принято изображать Квалу, повелительницу насильственной смерти. Поразмыслив еще, он пришел к спорному выводу о том, что исход будущих вабонов и шеважа из Великой долины также случился не без потворства или участия коварной женщины-совы. Коварной в хорошем смысле этого слова, то есть ратующей за благо своих кровных соплеменников, пусть и в ущерб соплеменникам названым, будь то рыжие дикари или обычные люди. Эти обычные люди и тем более дикари могли быть между собой в чем-то похожими, однако их внешнее сходство оставалось внешним, оно с возрастом видоизменялось и могло совершенно исчезнуть, тогда как у подмеченных Скелли родственников, как он называл их про себя, особенно у женщин, с возрастом сходство только усиливалось.