Ханская дочь. Любовь в неволе - Ине Лоренс

Умереть он мог и здесь, но с сознанием того, что он сделал все для этой удивительно мужественной девочки.

Погруженный в собственные планы, Сергей не заметил внутренней борьбы Кицака. Он протянул татарину руку:

— И мы это с тобой сделаем!

В глубине души Сергей сознавал, что шансы на успех ничтожно малы, но был готов пойти на жертву. По крайней мере, он покажет Бахадуру, которого любил и ценил больше любого другого человека, что у него есть друг, готовый умереть за него.

5

Сергей разыскал нескольких знакомых якобы для того, чтобы вспомнить старую дружбу, на самом деле ему нужно было разведать стоянки отдельных частей армии, мимо которых нужно будет просочиться во время бегства. Кицак тем временем бесцельно слонялся по лагерю, а потом уселся недалеко от входа и задумался, результат получался все тот же: он еще больший дурак, чем Сергей. Капитана явно ведет чувство к Сирин, которое он сам еще не понимает, и потому не в состоянии мыслить ясно, а вот он, Кицак, с открытыми глазами идет навстречу судьбе. Много раз у татарина возникало желание вскочить на коня и бросить эту затею, но у него не было цели, к которой стоило бы стремиться.

Пока Кицак сидел и предавался размышлениям, споря сам с собой, мимо быстро проехала карета, не остановившись перед часовыми. Один из солдат выругался и вскинул мушкет, но другой оттолкнул ствол:

— Идиот! Это карета, матушки Екатерины, в нее стрелять собрался?

Солдат выронил ружье и всплеснул руками:

— Нет, конечно! Я и в самом деле не узнал карету.

— Так смотри получше, чтобы следующий раз отдать честь, когда ее увидишь! — заключил его товарищ и вернулся на пост.

Кицак был недоволен, что этот короткий разговор отвлек его от размышлений. Но он вдруг вспомнил, как Ваня, который долгими летними вечерами у костра любил болтать обо всем на свете, говорил, что ближайшая подруга «тайной царицы», как называли Екатерину солдаты, проявляла к Бахадуру особый интерес. Он пока не знал, как это может помочь, но встал и пошел за каретой, чтобы посмотреть, нет ли там той женщины.

Кучер остановил лошадей у царской палатки. Из кареты вышла уже немолодая женщина в темном платье. Сошедшая следом Екатерина показалась Кицаку усталой и озабоченной.

— Марфа Алексеевна, дай сначала мне поговорить с Петром. Я больше могу сделать для Бахадура, чем ты!

Татарин ошеломленно смотрел на женщину, с которой говорила Екатерина: сходство с матерью Сирин было так велико, что он на миг поверил, что видит перед собой покойницу.

К Екатерине подошел один из адъютантов царя и отсалютовал:

— Простите, матушка, что стал невольным свидетелем вашего разговора, но я считаю, что вы зря намереваетесь разговаривать с нашим батюшкой царем об этом татарине. Капитан Тарлов сегодня утром пытался сделать это и очень разгневал царя.

Голос офицера был приглушенным — в его положении было небезопасно что-то указывать такой женщине, как Екатерина. Но страх перед царским гневом был еще больше, и вспышку ярости царя он воспринял чуть ли не на свой счет.

— Пожалуйста, не делайте этого, матушка. Даже ангелы Божьи не смогут спасти молодого татарина, поверьте мне! — просил он Екатерину.

— Я не хочу, чтобы Бахадура казнили! В конце концов, он мой пле… он так молод! — сказала Марфа.

Екатерина обняла ее за плечи:

— Успокойся, матушка. Пока перед нами маячит битва со шведами, с Петром не поговоришь. После победы он станет милостивее. — Ее голос показывал, что она не обольщала себя надеждами. Екатерина влияла на Петра Алексеевича во многом, но не во всем, к тому же царь был очень упрям, и при этом очень-очень памятлив.

Услышав этот диалог, Кицак в раздумьях потер нос. Когда Екатерина оставила подругу и пошла к царской палатке, он, движимый безотчетным желанием, подошел ближе к Марфе. Сирин не понравится то, что он решил сделать, гордость в ней сильнее разума. Он подумал о власти, которой обладала над Монгур-ханом его сестра Зейна, добавил то, что слышал о Екатерине, и заключил, что здесь может быть что-то подобное. На его взгляд, только Екатерина была в состоянии спасти Сирин.

— Женщина, я должен с тобой поговорить! — сказал он Марфе.

— Чего тебе надо от меня, татарин?

Ее голос звучал высокомерно и отстраненно, но Кицак улыбнулся и показал в знак добрых намерений открытые ладони.

— Речь о Бахадуре… — начал было он.

И Марфа Алексеевна бросилась на его слова, словно рыба на приманку:

— Что ты знаешь о мальчике? — Кицаку не хотелось рассказывать все здесь — вокруг было немало любопытствующих.

— С ним связана тайна, которую ты должна знать, женщина, пойдем, прогуляешься со мной, чтобы наш разговор не услышали чужие уши.

Марфа огляделась и вопросительно посмотрела на Екатерину, которая при появлении Кицака остановилась и теперь слушала их разговор. Царица вернулась к подруге, успокаивающе взяла ее за руку и сделала страже знак отойти.

— О какой тайне ты говоришь, татарин? — негромко спросила она.

— Я не хочу, чтобы то, что я сейчас скажу, повредило Бахадуру. — Он скрестил руки на груди.

— Этого не будет! — пообещала Екатерина, причем по выражению лица ее было видно, что она не ожидает больших новостей.

— Бахадур в действительности женщина! — сказал Кицак.

Екатерина с трудом подавила непроизвольный вскрик и посмотрела на Кицака так, словно сомневалась, в своем ли он уме.

— Я говорю правду! Бахадура зовут в действительности Сирин, и она не дочь любимой жены хана Монгура. Ее мать — русская рабыня по имени Наталья.

— Что ты сказал? — вскрикнула Марфа, и ноги ее подкосились.

Екатерина обняла ослабевшую от волнения Марфу, у которой по щекам текли слезы, и проговорила:

— Если ты лжешь, татарин, то я позабочусь, чтобы ты горько пожалел о своем неразумии еще до того, как закончится этот день.

Ее обещание вызвало у Кицака лишь улыбку.

— Я не лгу. Сирин — дочь женщины, которая очень похожа на твою подругу. В отличие от нее, у матери Сирин была родинка над губой, вот здесь, — Кицак указал на свою правую щеку и увидел, как Марфа кивнула.

— Это моя сестра Наталья, — выговорила она сквозь слезы.

Екатерина не столь заинтересовалась возможным родством осужденного дезертира, сколько полом Сирин, она одновременно почувствовала недоверие, досаду и тайную радость.

— Это самое удивительное, о чем я только слышала, исключая мою собственную жизнь. — Она намекала на свою карьеру, которая началась в роли служанки лифляндского пастора, а завершилась в постели русского царя.