Ханская дочь. Любовь в неволе - Ине Лоренс

— Хорошо, — сказал он, — едем вместе! Будет лучше, если я буду не один.

В действительности Сергей думал прямо противоположное, но не хотел оттолкнуть родственника Бахадура. Казалось, Кицак знал, что с ним происходило.

Когда они свернули на дорогу, ведущую к главному лагерю, татарин немного отстал, держась в отдалении. Сергей ехал под звездным пологом в полном одиночестве, и это полностью отвечало его чувствам. Кицак тоже не был расположен к разговорам: судьба Сирин была ему настолько близка, словно речь шла о его собственной казни. Капитан все еще чувствовал свою вину за бегство Бахадура и истязал себя бесконечными упреками. Кицак чуть ли не до крови кусал губы. Сирин была мужественна, как никто в их роду, хотя она и оставалась женщиной, следовавшей не столько велению рассудка, сколько голосу сердца. До сих пор все шло гладко, но теперь чувства привели ее на край гибели.

При первых лучах солнца они достигли лагерных форпостов. Гренадер Семеновского полка окликнул их и потребовал назвать пароль.

— За Россию и царя! — ответил Сергей.

Солдат отвел угрожающе наставленный мушкет и приставил его к ноге.

— Можете проезжать, капитан! — разрешил он. Сергей направил жеребца в сплетение лагерных улиц. Армия разбила здесь только временный лагерь, чтобы в любой момент быть готовой выступить на врага, осаждавшего Полтаву.

Сергея встретили вопросительными взглядами, многие солдаты и офицеры знали, что он уже не раз привозил царю важные вести, и предположили, что с этим он прибыл и теперь. Драгунский капитан Войтинский, сражавшийся вместе с Тарловым в Сибири и принявший под командование его роту, сделал шаг навстречу, но неподвижное, словно заледеневшее лицо приятеля заставило его отшатнуться.

— Это не похоже на хорошие новости! — сказал Войтинский своему заместителю, молодому парню из крестьян, который еще не успел осознать поворота судьбы, давшего ему эполеты поручика.

— Вы, конечно, правы!

Этот ответ Войтинский слышал почти всегда, когда обращался к подчиненному. «И такой должен вести роту», — со вздохом подумал капитан и понадеялся, что ко времени сражения Тарлов вернется в ряды Рязанского драгунского полка. С ним можно было чувствовать себя куда увереннее, чем с этим тугодумом.

Между тем Сергей подъехал к царской палатке и соскочил с лошади. Один из адъютантов шагнул к нему, но прежде чем успел хоть что-то спросить, раздался сдавленный голос Сергея:

— Я должен немедленно поговорить с Его величеством!

— Шведы? — спросил его адъютант.

— Нет, речь о другом, — ответил Сергей.

— О чем же? — загремел немного недовольный голос царя. Петр выглянул из палатки, подбородок его был наполовину выбрит и вымазан мыльной пеной, в руке была бритва, которой он ткнул в направлении Сергея: — Заходи, Тарлов!

Сергей, набрав в грудь воздуху, шагнул мимо адъютанта и проследовал в палатку за царем. Пока тот брился, стоя перед маленьким зеркалом, подвешенным к палаточной распорке, Сергей пытался подыскать слова.

— Так что ты хотел сказать, Тарлов? Давай быстрее, а то у меня нет времени, — поторопил его царь.

— Ваше величество, речь о Бахадуре. Я слышал, его схватили, — произнес Сергей срывающимся голосом.

Царь улыбнулся уголком рта.

— Это верно, мы схватили предателя и повесим его, — добавил он довольно.

Сергей то сжимал, то разжимал кулаки.

— Ваше величество, я прошу обратить внимание, что Бахадур последовал за Кирилиным не для того, чтобы совершить предательство, а потому, что я его обидел. Он сын степей и живет по иным законам, нежели мы, я ударил его, и в его глазах это было непростительно.

— Будь он честным парнем, он ответил бы тебе тем же, и этого было бы достаточно, вместо этого он вместе с другими предателями дезертировал к шведам. Вот это точно непростительно! — Голос царя звучал так, словно он вот-вот зайдется в припадке гнева, но Сергей не обратил на это никакого внимания и твердо произнес:

— Ваше величество, Бахадур спас вам жизнь! Это не в счет?

Царь вздрогнул от его решительного голоса и тут же выругался:

— Проклятье! Из-за тебя я порезался! — В ярости он отшвырнул бритву и поискал глазами что-нибудь, чем можно остановить кровь. Сергей заметил лежащий рядом платок и протянул царю.

Петр Алексеевич выхватил платок у него из рук.

— А теперь исчезни, дурак, пока я не приказал вздернуть тебя вместе с этим татарским предателем!

Сергей понял, что угроза нешуточная и он должен сдержаться. Сейчас он способен наорать на царя, как на слугу на постоялом дворе, который забыл почистить ему сапоги, а то и ударить его, но Бахадуру это не поможет. С тяжелым сердцем он круто повернулся и вышел из палатки, не отсалютовав и ничего не сказав.

Кицак стоял рядом с лошадью, словно тень, и только бросил короткий взгляд на лицо Сергея. Капитану не пришлось рассказывать о том, как прошла беседа с царем, — сдерживаться и приглушать голос было не в обычае Петра. О том, что царь разгневан, знали и часовые у палатки, и стоящие рядом офицеры, так что Сергей оказался мишенью для насмешливых взглядов. Несколько человек, завидовавших его доверительным отношениям с Меншиковым и Петром, злорадствовали, что он навлек на себя гнев их непредсказуемого государя.

Любой другой сейчас поплелся бы прочь с багровым от стыда лицом и поникшей головой, сделав вывод, что он ничем не может спасти Бахадура, но Сергей не думал отказываться от своих намерений. Он поманил Кицака за собой, чтобы поговорить с ним подальше от чужих ушей.

— Я не допущу, чтобы Бахадура повесили. Поскольку царь не готов проявить милость, мы его освободим.

Кицак смотрел на капитана так, словно тот на его глазах сходил с ума. Пока Сергей разговаривал с царем, он внимательно оглядел палатку, где томилась под арестом Сирин, и теперь мог привести дюжину доводов против попытки освобождения. Удвоенный караул у входа был только одной из них. Вокруг царской резиденции были разложены костры, и поскольку Сирин находилась внутри этого круга, ночью ее палатка была ярко освещена, а учитывая тройной круг охраны, это десятки глаз, наблюдающих за пленным. В такой ситуации попытка освобождения была явным самоубийством.

К своему собственному удивлению, Кицак согласно кивнул:

— Если ты собираешься освободить Бахадура, я с тобой!

Дело не в том, напомнил он себе, где ему жить или умереть. Он — изгнанник, а в степи человек без племени пропадет. Когда война закончится, у него не останется ничего, кроме лошади, сабли и добычи, да и ту он уже частью растратил. Не было такого места, куда Кицак мог бы вернуться, он не верил обещаниям Канга, что племя примет его и других скитальцев. Калмык со своими сторонниками сам был изгнан из орды, а потому вполне могло случиться так, что соплеменники отнимут у него и его соратников добычу и выгонят в степь без лошадей и оружия.