Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

с кем живет, и как ее найти, так что Эмма невольно стала питать к матери Далмау недобрые чувства. Эмилия и Пура прийти не смогли: они и так уже помогли достаточно. С родней Антонио Эмма не была знакома; знала, что мать и две сестры, с которыми он не поддерживал связь, живут в каком-то селении неподалеку от Барселоны. «На свадьбе познакомитесь», – отмахивался он всегда, но дела обернулись так, что заключение брака все откладывалось и откладывалось.

И все-таки на похороны пришли товарищи, с которыми они вместе бегали от жандармов во время последней забастовки строителей. «Да здравствует республика!» – крикнул один из них, потрясая сжатым кулаком, когда могильщики опустили гроб с телом Антонио в общую яму. «Это бы ему понравилось», – подумала Эмма, чуть улыбнувшись. Нападок на Церковь никто себе не позволил, может, из уважения к скорби людей, которые чуть поодаль хоронили своих любимых.

И к изумлению Эммы, пришел Хоакин Тручеро, на этот раз в ботинках, начищенных до блеска, в сопровождении Ромеро, своего помощника. С тех пор как родилась Хулия и все пошло наперекосяк, Эмма уже не вела вечерние занятия.

– От лица партии и от меня лично выражаю искренние соболезнования. – Тручеро подал ей руку, когда Антонио уже исчез под землей и провожавшие его товарищи прощались.

– Спасибо, – поблагодарила Эмма, протягивая правую руку, а левой придерживая девочку, снова примотанную к груди большим платком. – Тручеро… – позвала она, когда тот уже стал поворачиваться, чтобы уйти. Молодой активист обернулся. – Мне нужна работа.

– Мы уже говорили об этом, Эмма. Ты знаешь ответ.

– Мой товарищ, отец моей дочери, погиб потому, что попал в черные списки…

Почти все, кто пришел на похороны, теперь окружили Эмму и двоих партийных деятелей.

– Я тоже в этих списках с последней забастовки, меня туда внесли вместе с Антонио, – заявил один из мужчин.

– А мне повезло, – заметил другой.

– Антонио погиб потому, что был вынужден работать за скудную плату в ненадлежащих условиях, – продолжала Эмма, – и все оттого, что поддерживал партию и боролся за права трудящихся.

– Не он один боролся, многие потеряли работу и от этого страдают, – отвечал Тручеро.

– Непохоже, чтобы ты страдал, – сердито пробурчал один из каменщиков.

Эмма снова посмотрела на сверкающие ботинки Тручеро; молодой щеголь явно некстати почистил их.

– Конечно, таких много, – пришел на помощь Эмме еще один товарищ, – но Антонио погиб, оставив женщину без средств, с грудным ребенком, и сейчас мы именно о ней говорим.

– Ей помогут в братствах.

– Мне не нужна помощь. Мне нужна работа. – Эмма явно ожесточилась. – Если не можете посодействовать, нечего болтать, будто вы служите рабочим, тем, кто за вас борется.

– Партия не в силах заботиться о каждом из вас.

– Скажи Леррусу, – пригрозила Эмма, – пусть найдет мне приличную работу, или же я снова пойду на митинги агитировать женщин, но только против этой вашей революции, о которой вы горазды только болтать.

Эмма и Тручеро стояли лицом к лицу, глядя друг другу в глаза. Солнце пекло нещадно, и даже могильщики ждали, чем кончится перепалка. Эмма стиснула зубы и сжала кулаки, как в те времена, когда стояла лицом к лицу с жандармами, и рядом была Монсеррат, и они вместе бросали угнетателям вызов; не было тогда никаких республиканцев, кроме кучки стариков, горюющих по прошлому. А они – да, они были там, сызмала выдерживали полные ненависти взгляды полицейских, которым не дозволялось стрелять в женщин и детей. Тручеро даже еще ни разу не задерживали, он был всего лишь молодым политиком радикального толка, готовым повернуться туда, откуда ветер дует, что говорило не в его пользу: через несколько секунд он это понял и кивнул, поддаваясь давлению.

– Я умею готовить, – напомнила Эмма, когда он уже уходил.

Ромеро даже не осмелился к ней подойти, чтобы попрощаться; просто поднес руку к котелку.

Но такая манера поведения не сработала, когда они с двумя друзьями Антонио после похорон отправились на стройку. Хотя уже прошло какое-то время, обломки всего лишь убрали в сторону, чтобы по переулку можно было проехать, и каменщики усердно трудились, возводя новые леса. Скопилось много народу: рабочие, инженеры, чиновники и изрядное число зевак. Эмма подошла к крепышу, по виду охраннику, и спросила, где найти прораба.

– Зачем он тебе? – поинтересовался тот.

– Затем, что отец моей дочери погиб здесь два дня назад.

Эмма потупила взгляд, будто ища на земле точное место, где умер Антонио, но, когда подняла голову, охранник уже подошел к человеку, который присматривал за работами по возведению лесов, и шепнул ему что-то на ухо. Через мгновение он уже стоял перед Эммой, комкая шапку в кулаке.

– Мои соболезнования, – сказал прораб. – А вы что тут делаете? – спросил у каменщиков, которые пришли с Эммой и которых он явно знал.

– Мы идем с похорон товарища, – гневно проговорил один из них. – Того, кто раньше был и твоим другом, пока ты не начал нанимать штрейкбрехеров и эксплуатировать рабочих.

– Вы об Антонио? – спросил прораб, хотя прекрасно понимал, что ему ответят; Эмму он не узнал, но та кивнула. Прораб вздохнул. – Я его предупреждал: неправильный это путь, чтобы…

– Защищать интересы трудящихся? – вскинулась Эмма.

– Кормить семью, – заключил