Пришелец - Александр Волков

Первое время я различал лишь какие-то шаги, шорохи и прочие неясные звуки, но вскоре глаза мои привыкли к темноте, и я увидел за воздушными складками полога обнаженный силуэт Хельды.

— Чего ты ждешь? — спросила она глубоким грудным голосом. — Ведь я твоя жена… Иди ко мне!..

Падре умолк, поднял голову, и посмотрел на Нормана долгим затуманенным взглядом.

— Говорите, говорите, я слушаю! — кивнул тот.

— Да-да, говорить… — пробормотал священник, словно выходя из забытья. — Мы уснули под утро, но наш сон был, по-видимому, недолог, потому что, когда по всему замку загрохотали кованые подошвы сапог и наша дверь слетела с петель от страшного удара, было еще темно, и лишь горящие факелы ворвавшихся в наши покои стражников освещали каменные стены и потолок рваными кровавыми всполохами… Я вскочил с постели, заслонив собой Хельду и, схватившись за спинку стула, вдруг почувствовал, что моя ладонь прилипла к резной деревянной планке.

— Кровь! Кровь! — закричали стражники, окружившие меня широким кольцом. — Он — убийца!..

Я посмотрел вниз и увидел, что мои руки и белая ночная сорочка покрыты темными пятнами и потеками. Я так растерялся, что когда стражники подступили ко мне, даже не попытался защититься и лишь безучастно наблюдал, как они суетятся вокруг, заводя за спину мои окровавленные руки и скручивая запястья сыромятными ремнями. Меня вытолкали из комнаты и повели по узким темным переходам куда-то вверх. Из обрывков разговоров я понял, что ночью был убит хозяин замка и что я и есть его убийца. Сами понимаете, командор, что это была ложь, но кровь на моих руках и одежде свидетельствовала против меня. Допрос проходил на башне, круглой открытой площадке. Меня привязали к спинке стула, поставленного на самом краю площадки и стали бросать в ножки стула мелкие круглые камешки. Когда они попадали в дерево, стул слегка вздрагивал и как будто подвигался к самой кромке, а когда промахивались, камешки улетали вниз, и я не слышал звука их падения. У меня было лишь два выхода: либо упорствовать в отрицании совершения этого преступления и в конце концов полететь в пропасть за моей спиной, либо взять эту кровь на себя и попытаться хоть так выиграть время, в надежде, что после признания мои палачи не сразу сбросят меня вниз. Я выбрал второе, попытавшись оправдаться ссылкой на врожденные приступы лунатизма, внезапно овладевающие моей душой и обращающие мое тело в безвольное орудие неведомых мне сил. Сказав это, я закрыл глаза и в ожидании последнего толчка стал безмолвно призывать снизошедшее к нам в пустыне божество. Оно не явилось, но и толчка не последовало. Вместо этого я услышал грубый согласный хохот моих мучителей, которым так понравилась моя «сказка о лунатизме», что они решили дождаться ночи и проверить ее подлинность самым простым и натуральным способом…

— Но лунатизм непредсказуем, как сама стихия! — взволнованно перебил Норман. — Зачем крутится ветер в овраге, подъемлет лист и пыль несет, когда корабль в недвижной влаге его дыханья жадно ждет? Зачем от гор и мимо башен летит орел, тяжел и страшен, на черный пень, спроси его? Зачем арапа своего младая любит Дездемона? Затем, что ветру и орлу и сердцу девы нет закона!.. Помните?..

— Разумеется, — кивнул падре, — но мои тюремщики, к счастью, оказались не столь образованными людьми и решили поставить опыт в соответствии со своими представлениями о человеческой психике… Они закрыли мое лицо плотной кожаной маской, оставив отверстия лишь для рта и носа, и втолкнули меня в какой-то загон, напоследок сунув в ладонь ребристую рукоятку кинжала. Стало тихо, но вскоре я услышал неподалеку слабый шум дыхания и почувствовал едкий запах зверя. Судя по редким одышливым вздохам и тяжелому скрипу песка, зверь был крупным и сильным, но порядочно одряхлевшим и зажиревшим от долгой малоподвижной неволи. Это мог быть только медведь: запах сопревшей от мочи шерсти и густая вонь изо рта не оставляла на этот счет ни малейших сомнений. Так что когда зверь плотоядно рыкнул и пошел на меня, загребая песок когтистыми лапами, я вдруг увидел его так ясно, словно никакой маски на моем лице не было. Я мог убить его сразу, едва он приблизился и встал на задние лапы, но взволнованно шумевшая где-то вокруг и надо мной публика ждала представления, и я не стал ее разочаровывать. В какой-то миг я даже пожалел громадного, одуревшего от дармовой жратвы зверя, но эта мгновенная заминка чуть не стоила мне жизни: я не успел отскочить в сторону и медвежий коготь сорвал клочок кожи с моего плеча. Я услышал резкий пронзительный крик Хельды и, отпрянув к стене, крепко сжал рукоятку кинжала. Теперь, когда зверь уже почувствовал запах свежей крови, игры с ним становились весьма опасны. Он бросился вперед, но я припал спиной к бревнам, перекатился по ним и услышал над ухом яростный рев оскаленной пасти, обдавшей мою щеку пенистыми брызгами вонючей слюны. Надежда на то, что мне удастся повторить этот фокус, была ничтожна, и потому я оторвался от стены, развернулся и по самую рукоятку вогнал клинок под левую лопатку припавшего к бревенчатой стене зверя…

Падре умолк, поднял голову и посмотрел в голубеющие просветы между древесными кронами.

— Ох, командор! — воскликнул он вдруг, моргая красными от бессонной ночи веками. — Как часто мне казалось, что я не доживу до утра, но там, — он почтительно ткнул в небо сухим старческим пальцем, — по-видимому, были какие-то иные соображения на мой счет… Ведь сказано: ни один волос не упадет с головы без Его воли!

— Это преувеличение, — усмехнулся Норман, — и вообще в той книге, на которую вы так часто ссылаетесь, при внимательном чтении можно найти множество несуразностей: все эти нелепые допросы, предательства, сребреники, отречения — к чему столько хлопот?.. Надо было просто оставить Его в покое; народ постепенно привык бы к Его возвышенным призывам, Его исцеления и воскрешения вскоре перестали бы поражать убогое воображение черни, вся Его свита вернулась бы к своим обычным промыслам, а Он сам, оставшись в одиночестве, либо прибился бы к какой-нибудь плотницкой артели, либо обратился в одного из обычных полусумасшедших пророков, вполне безвредно сотрясающих воздух над головами избранного народа…

— Все случилось так, как должно было случиться, командор! — резко оборвал падре, сурово поглядев на Нормана. — И не нам с вами судить о том, что выше нашего разумения!..

— Нет-нет! — неожиданно засуетился тот. — Я, собственно, не против!.. Пусть так, конечно… Слияние низкого и высокого… Эти глупые рыбаки и потом падшая женщина с этим несчастным кувшином, заброшенный сад, лунная ночь, набегающие со всех сторон тени, поцелуй предателя — как-то все неловко, второпях, как будто не по своей воле и разумению, а по чьей-то чужой, злой, холодной, невыносимой, которую надо поскорее исполнить, а потом все века оправдываться… Не понимаю… Не понимаю!..