Волк среди волков - Ханс Фаллада

И вот бородатый пожилой надзиратель вдруг подозвал Зофи:

- Пожалуйте-ка сюда, фройляйн!

Он вталкивает ее в тесную камеру, заваленную просмоленными канатами, и даже запирает на засов, и как раз когда она ломала себе голову - уж не открылось ли, что она проникла сюда контрабандой, уж не "взяли" ли ее, и как раз когда она собиралась постучать, снова заскрипел засов, и в комнату проскользнул ее Ганс - черт знает в каком тряпье, серый-серый, под глазами синяки, нос заострился, но озорная улыбка все та же. Да, это прежний Ганс!

Надзиратель грозит пальцем:

- Смотрите, без глупостей, детки! - Но при этом глядит на Зофи с умильной улыбкой, словно и сам не прочь от глупостей с нею.

Потом засов опять заскрипел, и вот она уже в объятиях Ганса. Словно буря, словно ураган налетел! Она не слышит, не видит, в ушах стоит звон, в глазах туман... Родное, хорошее, любимое лицо!.. Знакомый запах! Вкус на губах! Стоны и тихий вскрик, прорвавшийся смех, сразу подавленный, два-три восклицания... всего только: "О это ты! - Ах это ты! - Какое счастье"! Им едва хватает времени на несколько слов друг с другом.

- Как я скучала!

- Вот выйду отсюда с уборочной командой. А там сбегу!

- Ах ты мой ненаглядный, если бы ты попал к нам!

- Куда?

- В Нейлоэ! Я у родителей. Отец говорит, нам необходима уборочная команда.

- В следующую я попаду обязательно. Нельзя ли поднажать там у вас?

- Может быть. Я погляжу. Господи, Ганс...

- Я ожил! Полгода...

Не спеша, удовлетворенная, счастливая, шла Зофи по ухабистой мостовой городка Мейенбурга. Велосипед она преспокойно оставила в трактире. Она шла в лучшую мейенбургскую гостиницу - "Принц Прусский", чтобы пообедать. Там кушают крупные аграрии; девочкой она часто подолгу простаивала перед ней и любовалась на черную вывеску с позолоченными завитушками. И вот теперь, взрослой, она проходит через залу на террасу и садится там на воздухе. Ресторан почти пуст, помещики кушают дома, по воскресеньям у них нет предлога сбежать от семьи: ни общества сельских хозяев, ни продажи скота.

Зофи обедает не спеша, со вкусом. Съедает все, что подали. Запивает полбутылкой рейнского. Теперь снова есть смысл хорошо питаться - а вдруг выйдет так, что Ганс попадет в Нейлоэ! Должно выйти! К кофе она заказывает большую рюмку коньяку, не спеша выкуривает сигарету, другую. С речушки, протекающей под террасой, доносится сухой деревянный скрип весел в уключинах. Гребущих не видно, но в жарком полуденном воздухе явственно слышны их голоса.

- Приналяг, Эрна! Надо еще искупаться... - долетает снизу.

И вдруг Зофи стало ясно, что и ей хочется искупаться. Искупаться и полежать на солнце, пожариться. Сегодня ей всячески хочется ублажать свое тело. Но только не здесь. Здесь, конечно, так и кишит мужчинами, разве это купание! И так уже нахал за соседним столиком целых полчаса пялит на нее глаза: ну и дурак, воображает, будто только его и ждут!

Зофи вспомнила, что у нее нет с собой купального костюма. И дома, в чемодане, тоже нет - но в Мейенбурге купальный костюм даже в воскресный день не проблема. Она расплатилась, встала и, выходя, словно невзначай, сбросила пялящему на нее глаза господину шляпу с головы, прямо в блюдо с сыром.

- Ради бога, извините! - прожурчала она нежным голоском и поспешила уйти, меж тем как ему краска медленно заливала лицо.

Так и есть, лавчонка женских рукоделий фройляйн Отти Куян стоит все на том же месте, где стояла пять лет, где стояла десять лет назад, где, вероятно, стоит с самого основания Мейенбурга, где будет стоять вечно: на небольшой Бергштрассе, наискосок от кондитерской Келлера (кафе Кнуч). Зофи даже не взялась за ручку двери: на этот счет в небольших городках очень строги, в воскресенье днем двери в лавках на запоре.

Но с заднего хода - пожалуйста, нет ничего проще. У щупленькой горбуньи фройляйн Куян все те же седые волосы, все тот же томный голубиный взгляд, что и десять лет назад. Она очень рада, она торгует купальными костюмами, она охотно продаст костюм и в воскресный день.

Зофи с молчаливым сожалением констатирует, что это не модные купальные костюмы, не те одеяния для воды, в которых при каждом движении то там, то здесь сверкает тело, ибо состоят они главным образом из вырезов. Здешние костюмы закрывают тело, одевают, не раздевают. Но, может быть, это как раз хорошо, Зофи не собирается давать представление подрастающим нейлоэвским олухам. Она знает привычки этих юнцов, вечно они торчат там, где только есть малейшая возможность подсмотреть деревенских купальщиц. Итак, Зофи выбрала совершенно приличный черный костюм с белой каймой и с минимальным вырезом. Купила также и чепчик.

Цена, которую Отти Куян просит за обе вещи, просит после долгого колебания (да, сколько же взять за них? Мне они не обошлись и трех марок), соответствует, примерно, стоимости почтовой марки для городского письма. И Зофи приходит к убеждению, что магазин Куян все же не вечен. При таких ценах фройляйн Куян не выдержит инфляции, она быстро прогорит и умрет с голода.

Велосипед тихо поет, чуть поскрипывает цепь, леса дремлют в послеполуденной тишине, птицы замолкли, вереск, задевая носки ботинок, сметает с них пыль. На душе у Зофи тихо, так же тихо, как и в лесу, ее переполняет что-то похожее на счастье, давно уже не ощущавшийся ею покой. Солнце недвижно, день остановился - счастье неизбывно.

В самой чаще леса - рачьи пруды, цепь лужиц, заросших тростником, топких и только в одном, что побольше, вроде озерка, можно купаться. Минутку Зофи тихо лежит на солнце. Но затем она не выдерживает, ее тянет в воду, почувствовать ее прохладу, насладиться ее свежестью.

Медленно входит она в воду. Полого опускается песчаное дно, тело постепенно погружается в прохладную и свежую воду, прохладней и свежей ее нет на свете. Когда вода доходит до живота, Зофи вздрагивает, но и эта дрожь приятна. Вот уже и прошло, Зофи входит глубже, наклоняется вперед, сжимается и, оттолкнувшись, броском, вытягивается и вся скользит в прохладу, сливается с ней, сама становится холодной, как она!

Теперь Зофи плывет, спокойно лежа на спине, только слегка шевелит кистями, чтоб удержать равновесие. Погруженная в одну стихию, ставши частью ее, она ощущает, закрыв глаза, небольшой поверхностью тела - лицом - другую стихию, огонь, небесный привет. Ласковое тепло солнца пронизывает ее, лежит у нее на лице, это тепло не иссушает, как огонь, зажженный человеком. Порыв ветра как будто свеял, сдул его. Но вот оно опять тут, проникает в нее, вливает в тело силы, божественный напиток! Да, в этом ласковом тепле есть что-то от жизни, от растущей жизни, от вечной жизни оно излучает счастье!

Но счастье, которое Зофи Ковалевская ощущает теперь, не имеет ничего общего с той детской радостью, с той радостью бытия, о которых она вспоминала сегодня утром. Блаженно смеясь, бездумно напевая, приплясывая, шла тогда девочка по лесу; радость бытия, радость существования охватила ее, как охватывает птицу или теленка на пастбище, которого так и подмывает скакнуть повыше. А то счастье, которое Зофи испытывала теперь, было обусловлено большим жизненным опытом, это было отнюдь не детское счастье. После долгих месяцев страстной тоски, мучений ее отравленное тело снова было в согласии с собой. Она его больше не чувствовала, оно не предъявляло к ней требований, оно не мучило больше души. Как оно отдыхало, тихо плывя на воде, так оно отдыхало и в вечном море желаний, страстной тоски, вожделений.

Блаженного, безмятежного детского счастья уже не вернуть. Ворота захлопнулись, ушла невинность - но у жизни есть много возможностей счастья! Она думала, счастье там, в камере, в его объятиях, в его лице, склоненном над ней, далеком и близком... Но вот оно здесь, в воде, волна за волной набегает тепло, волна за волной набегает счастье...

Завороженная, вышла она из воды, завороженная, легла на песок, облокотилась, подперла рукой подбородок и смотрит в самую гущу травинок. Они ложатся одна на другую, образуются лабиринты - но она ничего не видит. Для подлинного счастья нет названия, нет слова, нет образа. Оно - тихое парение неведомо где; не песня на мотив: "Я живу!" - а чуть грустная жалоба на слова: "Я это я!" Ибо мы смутно чувствуем, что станем старыми, некрасивыми и умрем.

Услышав шаги, Зофи чуть приподымает голову. Не спеша натягивает купальный костюм на обнаженную грудь, негромко, рассеянно говорит: "Здравствуйте". В другое время она обрадовалась бы случаю, сведшему ее с обоими приезжими. Но сейчас они ей безразличны. В нескольких отрывистых словах сообщает она нужные сведения: да, купаются только здесь, всюду в других местах заросло тростником, нет, они ей не мешают, да, дно хорошее, не тинистое... и уже опять погрузилась она в молчание, забыла, что они тут. Снова глядит в травяные лабиринты, которые вдруг, как по волшебству, распадаются, и уже ничего не видать. Солнце чудесно греет. Она снова стягивает купальный костюм с груди, голоса обоих мужчин чуть доносятся с озера - о, блаженство!