Волк среди волков - Ханс Фаллада

Зофи Ковалевская нарочно не могла бы придумать ничего умнее, чем то, что сделала сейчас, когда совершенно непреднамеренно не обратила никакого внимания на обоих приезжих - Штудмана и Пагеля. Нельзя отрицать, что после совместного путешествия по железной дороге у обоих сложилось не слишком лестное впечатление от Зофи, хотя экспансивный ротмистр превозносил замечательно отзывчивую девушку до небес. Пагелю, равно как и Штудману, давно приелась эта жеманная манера говорить, которой щеголяют прожигающие жизнь бедные девушки, разыгрывающие из себя светских дам. Им была противна эта сухая пропахнувшая пудрой кожа на одутловатом лице. Не для того ехали они из веселящегося Берлина в мирные сельские поля, чтобы явиться сюда с таким приданым. Они держали себя весьма корректно и весьма сдержанно. Они были несколько иного мнения, чем ротмистр, о расстоянии, которое следует соблюдать между собой и подчиненными. Когда они смотрели на Зофи, у них не мелькала мысль: "В сущности она дочь моего приказчика и только", - просто она их не привлекала. Они не имели ничего против нее, но они имели очень многое против перенесения в Нейлоэ берлинского распутства.

Убедившись, что Зофи никак не воспользовалась представившимся на купании случаем, который при ее опытности давал столько поводов и возможностей, что она даже не упомянула о знакомстве, состоявшемся при совершенно особых обстоятельствах, и как будто не собиралась извлекать из него какие-либо выгоду, Штудман, очень этим довольный, сказал, входя в воду, Пагелю:

- В сущности девочка очень мила.

- Да, - в раздумье ответил Пагель. - Странно, мне она прошлый раз показалась совсем другой: больше а ля Тауэнцин [улица в Берлинском Вестене].

- Видели, Пагель? - спросил немного спустя Штудман. - Совершенно пристойный купальный костюм.

- Да, - подтвердил Пагель. - И ни одного нежного взгляда. Мне кажется, я никогда не научусь понимать женщин.

Намекнув этими словами на недавно пережитую им катастрофу, Пагель бросился в воду, и теперь они плавали и ныряли, молча лежали на воде или болтали, стоя друг против друга; так прошло пять, десять минут, а может быть, даже четверть часа, - в эти минуты они чувствовали себя сильнее, бодрее, увереннее, чем во все предыдущие месяцы и годы.

Но тут шум на берегу привлек их внимание: громкая ругань женщины, приглушенный шепот мужчины.

- Да ведь это Зофи! - решил Штудман, прислушавшись.

- А ну ее! - сердито отозвался Пагель. - В воде так чудесно. Ссорится, верно, с каким-нибудь сельским ухаживателем. Хороша любовь!..

И он презрительно усмехнулся.

- Нет, нет! - сказал добрая нянюшка Штудман, всегда готовый помочь, если что-нибудь не ладилось. - Она произвела на меня сейчас очень хорошее впечатление...

И он быстро поплыл к берегу. Неохотно последовал за ним Пагель.

Но Зофи уже кричала:

- Господа! Господа! Скорей! Он хочет унести вашу одежду!

- Молчи, Фикен! - шептал лесничий, пытаясь улизнуть вместе со своей добычей. - Тебе ничего не будет. Мне ведь только одежа приезжих господ нужна...

- Господин фон Штудман! Господин Пагель! Скорей! - тем громче кричала Зофи.

- Что здесь происходит? - спросил в высшей степени удивленный фон Штудман, и у Пагеля вид был более недоуменный, чем то подобает интеллигентному молодому человеку.

На лугу стоял почти незнакомый им лесничий Книбуш в зеленом холщовом костюме, с ружьем на плече, почтенный седой дедушка, однако под мышкой он держал сверток с их вещами, а напротив него Зофи Ковалевская, очаровательная в своем яростном споре, похожая на Артемиду. Одной рукой она придерживала на груди купальный костюм, другой вцепилась в штаны из охапки вещей, взятых лесничим, - и фон Штудман признал в них свои штаны.

- Что это значит? - спросил он еще раз, очень удивленный.

Лесничий был красен, как помидор, и все краснел и краснел. Может быть, он и хотел что-то сказать, но вместо слов получалось только какое-то бульканье в гуще его бороды. Однако вещей он не отпускал, а Зофи Ковалевская не отпускала штаны.

И она говорила без умолку, но в том, что она теперь говорила, уже, конечно, не было ничего от жеманства светской дамы.

- Я лежу и ни о чем не думаю, только слышу - что-то шуршит, и думаю верно, еж или лиса, и ничего не думаю, а потом посмотрела и думаю, отупела я, что ли? - ведь это же Книбуш ползком подбирается сквозь тростники к одеже приезжих господ и цап ее под мышку! Ну, я вскочила и говорю: "Книбуш, что вы делаете, ведь это же господская одежа!" А он ни слова, палец к губам и молчком в кусты. Ну, я хвать, еле-еле успела схватить штаны. Отпустите штаны! Штаны не ваши! - яростно набросилась она на лесничего.

- Кажется, вам суждено быть нашей спасительницей, фройляйн Зофи, улыбаясь, сказал Штудман. - Вот уже вы опять выручаете нас из беды. Весьма вам признателен. Но я полагаю, теперь вы можете отпустить штаны. Не убежит же с ними господин Книбуш у нас на глазах? - И несколько резче: Разрешите спросить, господин Книбуш, что это означает? На тот случай, если вы позабыли - моя фамилия Штудман, фон Штудман, а этого господина зовут Пагель, - мы служим у господина ротмистра фон Праквица.

- Это меня не касается, - пробурчал Книбуш, глядя на вещи, которые Пагель без долгих слов вытащил у него из-под мышки. - Здесь купаться воспрещено, а у того, кто купается, отбирают одежду!

- С каких это пор? - возмутилась Зофи Ковалевская. - Вот так новости!

- Заткни глотку, Фикен! - грубо оборвал ее лесничий. - Это распоряжение господина тайного советника, распоряжение не новое.

- Ах так, "заткни глотку"?! Вот тут-то я и заговорю! - не унималась Зофи, готовая к бою. - А потом вы врете. Вы же сами сказали, что мне ничего не будет, вам нужна только одежа приезжих господ!

- Неправда, - с жаром возразил лесничий. - Этого я не говорил.

- Нет, говорили! Вы сказали, мне нужна только одежа приезжих господ!

- Не говорил!

- Сказали!

- Не говорил!

- Сказали!

- Присядемте, - предложил фон Штудман. - Пожалуйста, и вы тоже, господин Книбуш. Пагель, передайте-ка мне сигареты из пиджака. Будьте добры сесть, господин Книбуш. Так. Угодно сигарету, фройляйн Зофи? Ну, конечно, знаю, что вы курите. Мы не так строги, как был господин ротмистр в купе, ведь мы молодое поколение. Итак, господин Книбуш, вам было приказано забрать именно наши вещи?

- Не было приказано! Я всегда забираю вещи у тех, кто здесь купается! упрямо сказал лесничий.

- А вот у фройляйн Зофи не забрали. Ну, хорошо. Сколько раз вы уже забирали здесь вещи купающихся, господин лесничий Книбуш?

- Я не обязан вам отвечать. Я служу у господина тайного советника, не у ротмистра, - упрямо сказал лесничий. Он покосился на вещи, на опушку, вообще он чувствовал себя так, словно попал в ад и поджаривается на медленном огне. Снизу его поджаривает фон Штудман, сверху подпаливает тайный советник.

- Я только потому спрашиваю, - сказал фон Штудман, - что у вас, верно, уже было много неприятностей из-за этих реквизиций.

Лесничий упрямо молчал.

- Или, может быть, вы служите в полиции?

Лесничий молчал.

- А может быть, вы вор-рецидивист? Тогда для вас сущие пустяки без всякого основания забирать чужие вещи.

Зофи звонко расхохоталась, Пагель громко откашлялся, а лесничий покраснел до корней волос, глаза у него стали маленькими и тусклыми. Но он молчал.

- Фамилии наши вам известны, вы могли донести, что мы купаемся там, где запрещено. Сомнения в том, что мы уплатим любой полагающийся штраф, возникнуть не могло, зачем же реквизировать одежду?

Все трое молча смотрели на одного. Лесничий ерзал на месте, он порывался что-то сказать. Потом снова бросил взгляд на близкую опушку. Он было привстал, но на пути к спасительному прибежищу находилась нога молодого Пагеля, лесничий опять сел.

- Господин лесничий Книбуш, - сказал фон Штудман все тем же любезным, терпеливым тоном, словно втолковывая что-то упрямому ребенку, - вы не хотите откровенно поговорить с нами? Видите ли, если вы не разъясните нам в чем тут дело, мы все вместе отправимся к тайному советнику фон Тешову. Я расскажу, как мы вас здесь застали, и тогда-то мы уж услышим, что все это значит.

Фон Штудман замолчал, лесничий опустил голову, его лица не было видно.

- Если же вы скажете всю правду, даю вам честное слово, что это останется между нами. Я думаю, я могу обещать и за вас, фройляйн Зофи, не так ли? - Зофи кивнула. - Мы вам даже поможем как-нибудь прилично выйти из положения...

Лесничий поднял голову, он встал. В глазах у него стояли слезы, и пока он говорил, слезы капали и скатывались в бороду. И снова и снова навертывались слезы, прозрачные и светлые, и беззвучно бежали из глаз старика, не мешая ему говорить: старческие, стариковские слезы, которые бегут сами собой.

- К сожалению, господа, - сказал Книбуш, - помочь мне никто не может. Я ведь понимаю, что вы со мной по-хорошему, и я вам признателен и за честное слово и за молчание. Только я конченый человек. Стар стал, а когда человек стар, ничто у него не ладится. Ничего-то больше нет - все, что прежде радовало, ушло... Я тут поймал самого вредного браконьера, Беймера, и скажу вам правду: я здесь совершенно ни при чем, он просто свалился с велосипеда на камень и потерял сознание. Что пришлось с ним бороться, это я выдумал, чтобы похвалиться... Я хотел всех перехитрить, но где уж старому человеку хитрить, стар стал... и все тут...