Дневник самоходчика - Электрон Приклонский

Получил сразу двенадцать (!) писем. На все успел ответить: времени после занятий, если не бегать по Загорскам, достаточно. На «объяснительную записку», отправленную Лидии утром с Сашей Ципляевым, ездившим в город, ответа не удостоился.

С Лидой не вижусь четвертый день, терзаюсь, но не могу себя заставить пойти в лавру…

Прошло еще два долгих дня в занятиях и в работе на машине. Уже укомплектованы все экипажи. Креплюсь, всячески убеждая себя, что ничего у нас с Лидой не было и нет и что все это только мое воображение… А Федя Сидоров приносит вдруг, загадочно улыбаясь, записочку. От нее! Лихорадочно собираюсь в Загорск. Случившийся тут Саша Ципляев ради такого дела стянул с себя новенькую теплую офицерскую гимнастерку с привинченным над правым карманом сияющим, позолоченным орденом Отечественной войны, снимать который не разрешил.

Путь до института промелькнул незаметно. Девчата из Лидиной комнаты стали наперебой поздравлять меня с наградой. Благодарю их и обещаю все их поздравления непременно передать Саше. Они разочарованно отошли, а я с бьющимся сердцем стал поглядывать на дверь.

Вскоре в комнату вошла, улыбаясь, Лида, и я быстро поднялся навстречу ей. Мы помирились, хотя мне так и осталось непонятно, из-за чего мы столько времени дулись друг на друга. И каким нужно быть ослом, чтобы слушать Ниловы нападки на Лидию, его ехидную критику, до того придирчивую, что его друг Алексей Петрович Ходосько порою не выдерживал и осаживал этого духа отрицания…

Сидели с Лидою долго, пока не зашли за мной Павел и Федор. Тут же мы условились с девчатами устроить прощальный вечер с танцами завтра: мы вот-вот должны отправиться на фронт.

Вечер состоялся. Явились несколько наших командиров машин и водителей, пришел и мой бывший наводчик. Я представил Дмитрия Салова Лидии. Они земляки-ивановцы, даже из одного района — Родниковского, и Митино село Михайловское недалеко от деревни Скрылово. Возможно, они не просто однофамильцы, а какая-то дальняя родня.

Федина гармошка конечно же с ним. Сыграть, и спеть, и рассмешить он умеет, как никто.

Сегодня мне и без вина хорошо: весь вечер нахожусь рядом с Лидой, говорю и танцую только с нею. Хорошо и все-таки грустно оттого, что через несколько часов мы расстанемся неизвестно на какой срок, может быть, навсегда, хотя эту постылую мысль солдат всегда гонит от себя прочь: невозможно ведь нормальному человеку жить с вечной унылой думой о смерти. А Лида все еще под впечатлением от гибели своего школьного товарища, танкиста, сгоревшего в прошлом году. Он ухаживал за нею до призыва в армию…

Вот «отбой» Юля-«старшина» объявила. Гости расставили по местам девичьи койки, тайком вздыхая при воспоминании о своих жестких нарах, выдвинули в центр комнаты длинный тяжелый стол и обе скамьи и распрощались.

А мы с Лидой после ухода ребят долго еще — с шутливого разрешения «старшины» — «дневалим», но на этот раз для «поста» мы выбрали верхнюю лестничную площадку, чтобы не мерзнуть, как в тот незабываемый для нас обоих вечер.

Как мало, слишком скупо отпускает радости суровое время… И как мы порою не понимаем этого по собственной глупости!

Воротясь в лесную землянку почти под утро, узнаю новость, да еще какую! На мое место прибыл командир машины, а меня снова назначили механиком-водителем: неожиданно заболел Дмитрий Соловьев, его срочно отправили в госпиталь. С удовольствием принимаю третью машину (золотая середина) третьей батареи. Вот здорово! Теперь-то Федька будет рад и прикусит наконец свой язык, с которого нет-нет да и сорвется в адрес «некоторых военных» обвинение чуть ли не в измене славной когорте водителей.

Едва успеваю в землянке ОВС получить полушубок, зимний танкошлем и прочие теплые вещи, как тут же во весь дух пришлось мчаться к машине. На погрузку! Прощай, наша темная землянка! Мы все же попривыкли к тебе…

В 13.30, минуя Птицеград, двинулись напрямик, полями, к станции Загорск боевые машины.

Лида пришла проводить меня. Уже стемнело. Небо все затянулось тучами, началась метель. Мы спрятались от разгульного ветра во дворе какого-то дома в боковой улочке вблизи вокзала: отсюда хорошо были слышны визгливые свистки маневрового паровоза, таскавшего взад и вперед по станционным путям платформы и теплушки. Сквозь неплотно прикрытые ставни окна, под которым мы стояли, пробивалась полоска света. На щеках девушки блестели не то слезы, не то тающие снежинки. Молча осушаю эти капельки поцелуями, чутко прислушиваясь к тому, что происходит на погрузочной платформе. Это было ужасное прощание…

Мне показалось вдруг, что она торопится обратно. «Зачем?» — обожгла ревнивая мысль. И сдуру спросил. Лида, подняв большие глаза, насмешливо взглянула мне в лицо и серьезным голосом отвечала, что спешит на свидание. Холодея, сжимаю ее руки:

— Скажи, что шутишь… Сейчас же, слышишь?

— Да, то есть нет… Меня в самом деле ждет… Иван Петрович.

Кто это — я спросить не успел: в этот момент раздался пронзительный паровозный крик, громко залязгали буферные тарелки, и стали одна за другой взрезывать моторами машины 1-й батареи: она приступила к погрузке. Пора было уходить.

В последний раз с отчаянием прижимаю девушку к груди и крепко целую в переставшие улыбаться губы. Поцелуй показался мне горьким… Легонько отстраняю ее:

— Иди! Меня тоже… ждут. До свидания!..

Уехали наконец.

Нас везут в Бельск. На ходу поезда готовимся к заводке. Во время возни на ветру и морозе пересекли так называемую «линию Керзона».

В Бельске сгрузились под вечер и сделали ночной марш свыше сорока километров. Шли без фар. Нил в темноте, когда влетел на каменный мостик, более узкий, чем само шоссе, проскочил правой гусеницей по воздуху. Самоходка свалилась с моста и легла на правый борт, но ничего страшного не стряслось, только заряжающему стукнуло по пояснице трехпудовым бронебойным снарядом, выпавшим из левой боеукладки. По счастью, насыпь в этом месте невысокая. Эх, как бы пригодились на Ниловой машине в эту ночь мои глаза!

Глухой ночью, пасмурной, беззвездной, колонна наша втянулась в лес. Спать улеглись в машинах, как кто сумел.

Полулежа на своем сиденье, с наслаждением протягиваю ноги к трубе балансира. Глаза слипаются. Машина укутана от башни до опорных катков брезентом, разожжены оба керогаза. В башне от них больше копоти, чем тепла, но зато они помогают сохранить плюсовую температуру охлаждающей жидкости. Одну из дверок в моторной перегородке мы сняли, и от горячего двигателя приятно веет в спину теплом. Разрешено отдыхать четверым из пяти. В полусне слышу вдруг нежное: «тиньк-теньк». Настораживаюсь: что такое? Чуть поворачиваю голову и сквозь посапывание Костылева опять улавливаю где-то в глубине моторного отделения тихое мелодичное позванивание: «тин-ньк». Однако сразу и успокаиваюсь: это потрескивают дюритовые прокладки под головками остывающих блоков цилиндров. Ничего страшного. И уютно, как в родном доме… Можно спать. 246 часов вождения.

Не дождавшись ленивого позднего рассвета, изрядно продрогнув в остывшей машине, принимаемся греться работой — охаживать свою технику. Костров жечь не разрешено.

С приближением темноты, ввиду предстоящей здесь же, в лесу, ночевки, быстро сооружаем под руководством моего командира палатку на всю батарею, чтобы не корчиться и не дрожать от холода в машинах. Одни из нас скрепляли два больших брезента, продевая проволоку сквозь металлические кольца, вделанные в толстые края брезентов; другие расчищали от снега квадратную площадку и утаптывали ее ногами; третьи заготавливали еловые лапы и колья. Когда площадка была готова, ее устлали толстым слоем пахучего лапника, в центре закрепили главную стойку, по углам вбили четыре кола пониже; после этого набросили на колья брезент, края его, свисающие до земли, прикопали снегом. Из металлической бочки соорудили буржуйку. Правда, тепло, излучаемое ее железными боками, достигало лишь тех счастливчиков, кто пристроился рядышком с нею. Зато дыму хватило на всех с избытком. Водители спали мало и тревожно: держали машины на прогреве.

А утром — двухчасовой марш на новое место. Стали мы метрах в пятистах от польского села Долобово, в лесу, который местные жители называют «ксендзовым», рядом с католическим кладбищем. Соседство приятное, ничего не скажешь.

Расставляя машины на места, указанные подразделениям, братва «нечаянно» сшибает высоченные, чуть ли не со строевую сосну, высохшие до звона кресты. Они пойдут на дрова. Масло и антифриз слиты. Порядок. Начинаем выжидать. 248 часов вождения.