Заговор обезьян - Тина Шамрай

А трасса пылила и гудела. Машины, что неслись навстречу, выглядели инвалидами. Бамперы, крыши, капоты машин были заклеены бумагой и картоном, а фары липкой лентой. Некоторые умудрялись заклеить не только левое боковое стекло, но и левую половину лобового.

— От так и едут, пока день, — объяснял компаньону Толя. — А ночью стоят, вся трасса замирает. Токо если сумасшедший какой попрёт… Этот в клифте с двумя разрезами, когда ещё дорогу открыл, ленточку разрезал… Прокатить бы его самого по этой дороге недоделанной да на развалюхе с самой жёсткой подвеской… Генка, ты как поедешь? Через Давенду? Там объезд хороший…

Роль пассажира была явно не для майорской натуры, и он не унимался, и всё донимал Гену замечаниями: «Шо ты по рядам елозишь?.. И давай обгоняй, обгоняй синюю пятерку, ты ж бачишь, её на галстуке тянут… И вправо возьми, вправо…»

Но, обогнав грузовик, что тянул на тросе жигулёнка, Генина машина еле уклонилась от лобового удара с фурой. Та с рёвом пронеслась мимо, вслед ей негодующе загудела вся дорожная братия. Тут уж майор не выдержал и потребовал не только остановить машину, но и передать ему руль. И перепуганный Гена безропотно уступил место. А майор, положив руки на баранку, успокоил и машину, и Генашу, и компаньона. Зилок сразу стал послушным, перестал дёргаться и полетел по дороге, полетел, полетел…

У Кудечи съехали с трассы и дальше двинулись наезженной грунтовкой, но на выезде из села пришлось сбросить скорость: посреди дороги валялось бревно. И, как только машина приблизилась, из кустов тут же выскочили разнокалиберные детки. Они прыгали и улюлюкали у капота, с шофёрской стороны подошёл остроглазый, с косой челкой парень:

— Дайте десять рублей, а то не пропустим…

— Это с какой радости? У меня, сынок, станок сломался, не успел напечатать, — кротко уведомил парня майор. Но не успел он по-военному разобраться, как Гена зачастил:

— Дай, дай, а то не отвяжутся… Они всегда тут стоят, а у меня денег вовсе нету… Дай, а то камень запулят!

— А не твоя это банда людей оббирает, а? — дразнил Толя.

— Какой моя! Я в Горбицу три дня назад ехал, сам платил этим оглоедам… О! Они счас иномарку пошваркают…

И точно! Малолетних попрошаек отвлекла какая-то легковушка, оттуда неосторожно стали уточнять дорогу. Они мигом переключились на новенького и облепили машину со всех сторон, один тут же стал взбираться на крышу. А Толя, сдав назад, разогнался и объехал бревно по кустам.

В Могочу они прибыли через полтора часа и расстались с Генашей вполне дружелюбно. Вот только майор остановил машину, не доезжая вокзала, так, на всякий случай, и на станцию пошли пешком. По дороге, оглядывая окрестности, Толя всё вздыхал: «Да, как была деревня, так и осталась…» А беглецу было не до пейзажей, всё внимание забирало высокое здание вокзала, три этажа его возвышались со стороны посёлка, два выходили на перрон. И, кажется, никаких патрулей вокруг. И внутри бетонного куба было пусто, пыльно, прохладно. Усадив компаньона на лавку, Толя пошёл к кассе и тут же вернулся с радостной вестью.

— Через час сорок будет дополнительный «Новосибирск — Владивосток». Куда брать, до конечной?

— Нет, нет, до Хабаровска. Но ты говорил, знакомая есть в Могоче, и она посадит на поезд, нет?

— Ты меня переоцениваешь! Подруг у меня много, но так, шоб на каждой станции… Это ж никакого здоровья не хватит. Значит, до Хабаровска?

— Разумеется, до Хабаровска. А что, и билеты есть?

— Для тебя всё есть. Какой брать: купе, плацкарту? В купе будешь под наблюдением, а в плацкарте народу до чёрта…

— Вот и хорошо, не так буду бросаться в глаза…

И, пока Толя стоял у кассы, всё казалось, те трое или четверо, что стояли впереди майора, купят последние билеты, и придётся ждать другого поезда, и торчать на вокзале… И, не сдержав нетерпения, он вскочил с места и стал нервно ходить вдоль большого окна. Ходил, не различая ничего вокруг, не воспринимая смысл каких-то объявлений. Его могла успокоить только простая маленькая бумажка — проездной документ. Когда он обернулся в очередной раз, Толя уже отходил от кассы и по лицу было видно: всё в порядке, билет есть! Но почему-то не отпустило, а ещё больше завело: что билет! Надо попасть в вагон! Но до поезда надо было ещё как-то жить…

Всё, что они потом делали на станции, всё было лихорадочно и бестолково. Сначала они решили привести себя в порядок, ведь со вчерашнего дня не мылись! Но туалет был закрыт, и гигиенические процедуры пришлось отложить. Тогда они кинулись к магазину, и там майор дал волю своей фантазии и стал набивать продуктами большой пакет. Пришлось запротестовать: не будет он пить пиво: «Ты представляешь, как пахнет пивом в закрытом пространстве?» Майор сделал вид, что обиделся: «Хорошо, скажи, шо жрать будешь?» и под диктовку купил две бутылки воды, орешков, сухарей и шоколада. Но тут к прилавку принесли поддон со свежими пирожками, и он потребовал упаковать пятнадцать, нет, двадцать штук.

Так, с пакетами, они и потащились к берёзам, где среди белых стволов возвышался памятник. Там, решил компаньон, можно и выпить, и закусить. И пришлось уговаривать: нет, что ты, возле памятника нельзя! Эту мысль поддержало и лицо, что выступало из бетона. Оно было таким свирепым, что никаких дополнительных аргументов не требовалось.

— Ты посмотри, шо они из военного человека сделали, а? Руки пообломать бы за такой памятник. Карикатура!

— Пусть стоит, какой есть! Фронтовики и такому рады.

— А где они теперь настоящие фронтовики? Я знаю одного, три месяца в конце войны на аэродроме прослужил за пять тысяч кэмэ от передовой. Теперь ветеран, теперь права качает…

— Всё равно! Это хоть какое-то напоминание… Представляешь, как далеко отсюда была война! Парней забирали, везли отсюда на фронт, но было ли у них чувство, что они защищают свой дом? Мой дед это точно знал, погиб под Москвой…

— Так ты памятник, наверное, поставил богатый, а не такой, как этот…

— Я бы и поставил, только он погиб в сорок первом и где похоронен — неизвестно, хорошо, если в братской могиле.

— А у меня без вести пропал, и два его брата тоже… Значит, этому мужику на памятнике мы с тобой не чужие! И он не будет против, если мы…

— Зато вот этим я лично точно чужой и враждебный, — кивнул беглец на подъехавшую милицейскую машину. — Давай поднимемся на перрон! — Почему-то казалось, там будет безопасней. А здесь, на привокзальной площади снует народ, подъезжают машины, теперь вот ещё и эта с синей полосой…

— Ну, айда! — согласился Толя и первым стал подниматься по бетонным ступенькам. На перроне было безлюдно, если не считать каких-то двух фигур вдалеке. Они прошлись туда-сюда по вымощенному серыми квадратными плитками перрону с жёлтой предупреждающей полосой у края платформы, но ничего подходящего, чтобы примоститься и посидеть, не было. Пришлось встать у бетонного парапета недалеко от лестницы, и пока Толя шуршал пакетами, беглец озирал окрестности, пытаясь зачем-то запомнить станцию.

С перрона хорошо были видны деревенские избы там, внизу, и серые пятиэтажки на другой стороне, за станцией. Но он в подробностях рассматривал ближнюю картинку: и блестящие рельсы, белые новые шпалы, и железные фермы, и замерший товарный состав, на красных вагонах чётко выделялись белые номера. И этот состав, эти шпалы, эти рельсы и сигналящий маневровый тепловоз, проехавший мимо и обдавший запахом нагретого железа, и даже мелкий мусор между шпал вызывали у него странное чувство умиления. Эта станция его приняла, выдала билет, разрешила: чёрт с тобой, езжай!

— А сколько отсюда до Читы?

— Всё считаешь? Могу точно сказать — 722 кэмэ. Я ж тут в Могоче служил…

— Ты? Здесь?

— Я, я! — не стал вдаваться в подробности майор. — Скоко я тут тяньзинки выпил, ну, водка такая китайская, «Аньт» называлась. Это зараз всякого пойла завались, а тогда… Была ещё «Массандра» — спирт разбавленный. А спирта у меня в подотчёте было богато… Ну, шо, давай выпьем? Это и будет последний кабак на заставе…

— А надо? — замялся он. Спиртное точно было не ко времени и не к месту.

— Ещё как надо! Шоб дорожка скатерью легла…

— И что, прямо здесь?

— А шо, никогда не пил на вокзале? Попробуй и это! Не боись, мы трошки, — достал Толя стаканчики, запечатанные фольгой. На фольге было выписано: «Водка».

— Бачишь, як зараз заботятся о нашем брате. Тут всего ничего — сто грамм.

И, вручив стаканчик, майор сунул в руки и пирожок: «Ну, приступим, благословясь?» Но не успели они сдёрнуть крышечки, как перед ними будто из асфальта выросла девчонка, за ней поднялась по лестнице другая, такая же. У обеих были крашенные иссиня-чёрные волосы и совсем юные мордашки. Первая, пританцовывая на месте, курносая и накрашенная, протянула руку и молча смотрела в упор, не мигая.