Заговор обезьян - Тина Шамрай

— Это что, максима сенсея Абрикосова?

— А это мы с ним на пару! И правильно — надо жить на полную катушку! Нет, и после пятидесяти хорошо, и после шестидесяти, так особенно, если ещё что-то можешь. А лучше всего будет, когда поймешь: ничего не можется, а ничего и не хочется — полный баланс! — рассмеялся он. — Но в сорок! В сорок лет только высоту набрал, только полетать. А эти обезьяны по тебе из ракетной установки! Знаешь, есть такая дура — «Игла», две ракеты за раз пуляет… Эээх! Шоб у них, у тех обезьян, там всё поотсыхало…

— Что ты имеешь в виду? — не понял занятый костром беглец.

— Не, не руки, грабки нехай останутся, шоб морды закрывать. А всё остальное — под корень…

— Толя, что за ерунда! Нет, злости у меня было много. Но я скоро понял, что она, как кислота, мою душу разъедает, понимаешь, мою собственную!

— Ага! Ты на нет сошёл, а этот обмылок, шо тебя под винты бросил, сидит, ножки свесил, кайфует… Слухай, я не догоняю, а ты шо ж ушами хлопал? Ждал, пока главная обезьяна зубы наденет и кусать начнёт? И ты смотри: такая маленькая блоха и такая злоемучая! Она ж не просто ударит, а и нож в ране повернет. Компот ей в рот, пусть зальётся! А ты? Шо ж не уехал?

— Причин много было. И самая главная — репутационная…

— Какая, какая? А, ну да! Из принципа не уступлю дорогу «камазу», так? Знаешь, скоко таких, неуступчивых, по дорогам бьются!

— Если честно, я и не представлял, что со мной можно так просто расправиться…

— Думал, с верхней полки тебя не достать?

— Что-то вроде этого…

— Ну, ладно — ты! Тебя обезьяны по-крупному курочили, но они ж и мелочью не брезгуют. Емают народ по всякому, а народ молчит. Это как?

— А как в твоём любимом фильме говорится? Ну, в «Великолепной семёрке». Вспомнил или подсказать?

— Стой, стой… Если кто не хочет, чтоб его стригли, пусть не будет овцой. Так?

— Может, и не совсем те слова, но по смыслу верно. Хорошие фильмы мы с тобой, ровесник, в детстве смотрели!

— А я всё равно старше!

— Само собой, на целую войну и старше…

— Нашёл, чем мерить — войной! У каждого мужика она своя, а у твоей войны так и конца не видно. Слушай, а шо там у тебя в военном билете? Какая учётная специальность?

— Очень серьёзная, майор: специалист по взрывному делу.

— Ё! А как же это тебе терроризм не приписали?

— Оставили на десерт, когда других обвинений не останется.

— Не, надо было уезжать. Хоть на Украину! Добрались бы до Харькова, а там…

— Далеко бы я уехал — на Украину! Это, Толя, не мой случай. Нет, я примерял это на себя, искал страну, место… И было всё не то, всё не по мне!

— Ну, да! Зато тюрьма в самый раз!

— Как ты не понимаешь: уехать — признать свою вину! И потом людей из-за меня столько пострадало.

— Ну, не уехал, так теперь сильно жалкуешь?

— Вот в данную минуту — да, жалею. Но какое теперь это имеет значение?

— Зря ты так, на Украине дали б тебе… это… политическое убежище. И херушки там обезьяны бы достали.

— Дали бы! Потом догнали и ещё раз дали! А с учётом того, что российские спецслужбы в сопредельных странах как у себя дома, то на Украине… Я ведь не за прокуратурой, а за этими органами… А ты сам почему не едешь на родину? Что тебя здесь держит?

— Биография. Она держит. Но в последнее время стало шо-то душно… Был я тут с машинами на техосмотре, стоим с мужиками, ну, слово за слово, анекдот хохляцкий рассказал, мужики животы надорвали. А один молодой ни с того, ни сего вызверился и зашипел: ехай в свою Хохляндию, и там на мове ботай! И бачу, мужики токо шо ржали, а тут морды отвернули и молчат. Вроде как в белорусской деревне я на немецком заговорил! Веришь, стоял я тогда как оплёванный?

— Если насчёт оплёванности, ещё как верю. Вопрос крови и почвы — самый больной вопрос. Вот сколько бы я ни утверждал, что я русский…

— А ты не отпирайся! Так прямо и говори: русский сын русского еврейского народа. Ты лучше скажи, жена дождётся?

— Не знаю. Я ни в чём не уверен, а в этом меньше всего… In the arithmetic of love, one plus one equals everything, and two minus one equals nothing…

— Причём тут арифметика! Ты по-простому скажи.

— А куда проще! Когда один плюс один — это всё, а когда два минус один — это уже ничего, пустота… Я перед ней очень виноват, понимаешь? Успокаивал, говорил, это ненадолго, через год-два меня освободят, и она верила… А пытка всё длится и длится, и неизвестно, выйду ли я когда-нибудь. А у неё жизнь проходит… Если отобьюсь от обвинений в организации побега, то за эту большую прогулку обязательно впаяют ещё года три… Нельзя требовать от женщины невозможного. Она не должна похоронить себя ради того, кто так по-дурацки распорядился собственной судьбой. Преданность — это редчайшее качество, и ценится как ничто другое. Только непомерно дорого стоит и тому, кто предан, и тому, кто… А если это и не преданность вовсе? Что, если на неё давит так называемое общественное мнение? Разлука разъединяет людей, и с этим ничего не поделаешь. Я стал другим и она уже другая. Да, у нас общее прошлое, но разное настоящее и, боюсь, будущее.

— Значит, говоришь, ещё ждёт? — отозвался майор и бросил ветки в костёр. И тот, брызнув искрами, загудел и взвился пламенем. И Толя — оранжевый бог огня, сам загорелся и решил утешить по-своему:

— Но ждать с тюрьмы — это ещё не показатель, не, не показатель. Я тебе точно говорю! От когда сляжешь, тогда и узнаешь, шо у тебя за баба рядом была… После катастрофы я, само собой, в реанимацию попал. Лежу голый, весь в трубках, в проводах, на конец гондон натянули… Из меня ж всё самотеком выходило… А кто там будет стоять с уткой, ждать, когда мне приспичит… Даже когда в сознание пришёл, позвать никого не мог, ослабел так, шо муху согнать не мог. И запашок от меня шел, конечно, ещё тот! Жена ухаживать не приходила. В реанимацию, само собой, не пускают, но если женщина серьёзная, и не просто плакать приходит, а ещё за другими присмотрит, то врачи не против…

— Что же, не нашлось медсестрички ухаживать за тобой?

— Зачем медсестричка? Врач ухаживала, ночами дежурила, реакции проверяли, — рассмеялся майор. — Не сбивай меня с мысли, не сбивай! Короче, открываю я как-то глаза, и первое, шо я бачу, стоит моя законная жена, и лицо у неё такое… ну, вроде перед ней не я, дорогой и любимый, а раздавленная колесом жаба. Веришь, меня как бритвой по глазам полоснуло… А она побачила, шо моргаю, тут же платочек достала, вроде как плачет… Потом узнал, врачи её предупредили, шо не встану и в лучшем случае лежачим буду… Ну, жалко ей себя стало, она молодая, в самый цвет вошла, а тут мешок костей… У нас одного полковника после травмы жена до матери отправила, не хотела жить с бездействующим инвалидом, так он через полгода застрелился. Я б тоже с этим не затягивал, у меня и наградной есть… Ну, от с того случая у нас и началось! У неё свои претензии были… Не, не, по-чёрному я не блядовал, понятия имел, волю себе токо после госпиталя дал. Ну, держались кое-как, пока сын с дочкой не выросли… И, ты знаешь, и дом поделили, и вход у каждого отдельный, а не могу женщину в дом привести…

И майор тут же, то ли застеснявшись свой откровенности, то ли душа просила, раскинул руки и затянул:

Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю,Чому я нэ сокил, чому нэ литаю?Чому мэни, божэ, ты крылэць нэ дав,Я б зэмлю покынув, тай в нэбо злитав…И пришлось потребовать: переведи!

— А шо тут переводить? Смотрит на небо мужик и удивляется, почему он не птица. Шо ж это боженька пожалел и крыльев ему не дал? А были бы крылья, бросил бы он всё к чёртовой матери и улетел далеко-далеко. Полетел бы?

— А то! Ещё как полетел бы…

— Сбитые мы с тобой лётчики! — вернул и себя и товарища с небес майор Саенко. — Но мы ж не в отставке, мы ещё в запасе… И обязательно ещё поживём! — поднялся он от костра и махнул рукой: айда до хаты!

— А, собственно, где наш гостеприимный хозяин?

— Он давно рыбу глушит. Обещал, принесёт самую большую. Ты за него не переживай. Хай рыбачить, а нам надо на боковую. Не забыл, завтра нас будет ждать Генаша…

Вот куда не хотелось, так это снова на убогие вонючие нары. Но Толя был настойчив и уже заливал костёр из кружки, и тот недовольно шипел, пуская белые пахучие клубы дыма. В сторожке включили большой фонарь на столе, и от его резкого света по щелястым стенам и потолку заметались их тени.

— А Вениамин вернется, где будет спать?

— Так рядом с тобою и ляжет, — бросил мимоходом майор и вдруг расхохотался. — Представляешь, рыбачок подвалит к тебе, а во сне и обнимет! А кого обнимет — и знать не будет. Не боись! Он до утра рыбу будет тягать. — И, заметив, что компаньон бестолково топчется у топчана, не решаясь лечь на грязные тряпки, строго попенял:

— Ты не брезгуй, не брезгуй, бери ватник — это под голову. А укрыться можно вот этим одеялком.