Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта

— Дареному коню в зубы не смотрят! — прошамкал старик Зорин.

Викентий обиделся.

— Не оставлять же мне свою скотину без корма, — сердито заметил он.

Никто ему не возразил. «Нахалам» поповский подарок был ни к чему, прочим не терпелось схватиться насчет земли с Улусовым. Когда покончили с дележом поповских десятин, Викентий обратился к Улусову.

— Никита Модестыч, мы решили жить в добром мире и согласии. Готовы ли вы отдать землю тем, кто арендовал ее почти сорок лет?

В церкви наступила зловещая тишина.

Улусов, побледнев, с хрустом сжимал и разжимал пальцы. Помедлив, он процедил с усилием:

— Да, согласен, если, в свою очередь, вы готовы забыть недоразумения, возникшие между нами, и перестанете натравливать на меня горлодеров.

Андрей Андреевич при этих словах вскочил, Лука Лукич одернул его.

— Значит, — переспросил Лука Лукич, — землю вы нам в аренду отдаете?

— Да.

— А какая будет арендная цена? Обдерете небось?

Викентий гневно сказал:

— Храм не лавочка. Сторговаться можно где угодно, а главное, слава богу, решено. Благодарю вас, Никита Модестыч. — Викентий благословил Улусова.

Однако настроение присутствующих от заявления Улусова не улучшилось; неясность с арендной платой омрачила тех, кто был кровно заинтересован в барской земле.

Из церкви расходились молча, погруженные в невеселые думы. Викентий тоже не слишком радовался.

Дома его ждали попы. Викентий не поскупился на угощение и выпивку; попы, захмелев, развязали языки и, забыв всякую учтивость, начали поносить хозяина за его решение отдать мужикам землю.

Нахаловский священник объявил Викентия «мятежником и исчадием антихриста», другой обвинял его в распространении ереси и желании пустить по миру все священство, третий орал, что он подговаривает мужиков отобрать у попов землю и не платить им за требы.

Викентий насилу отделался от разъяренных коллег.

Вечером Лука Лукич, по поручению арендаторов, должен был сторговаться с Улусовым насчет цены.

Торг получился скандальный. Андрей Андреевич и мужики с Большого порядка спорили с Улусовым до хрипоты. Четыре часа шла торговля. Улусов скидывал с первоначально запрошенной им платы по пятаку да гривеннику, а мужики го кричали о новой кабале, живодерстве и ненасытной жадности помещика, то взывали к его совести, соглашались надбавить еще пятак и еще гривенник.

Викентия никто не захотел слушать, а когда он обратился с увещеванием, Лука Лукич одернул его:

— Молчи, батюшка, нечего тебе мешаться в мирские дела!

Викентий, оскорбленный гневным окриком Луки Лукича, не проронил больше ни одного слова.

Между тем торг час от часу становился все шумнее и превращался в свалку. Началась ругань, взаимные попреки… Улусову припоминали его злодейства и притеснения; князек огрызался. Несколько раз он порывался встать и уйти, но его не пускали.

Лука Лукич требовал, чтобы Улусов скинул два рубля с назначенной им арендной платы за каждую десятину земли. Улусов уступал восемь гривен. Наконец он согласился скинуть полтора рубля, заявив, что больше ни гроша не уступит. Пошумев с полчаса, мужики согласились, — да и что им было делать?

Когда начали составлять новый арендный договор, Лука Лукич отказался подписать его.

— Я в хомут весь мир запрягать не желаю, — заявил старик.

Договор подписал Данила Наумович.

Слухи, один противоречивее другого, бродили по селам; рождались они неизвестно где. В газетах туманно писали, будто со дня на день надо ждать манифеста, облегчающего положение крестьян. Говорили, что круговая порука отменена и разрешен выход из общины отдельным крестьянам.

Как-то Викентий зашел к Луке Лукичу. У него сидели Фрол и Андрей Андреевич. Петр спросил попа, правда ли, мол, будто мужикам обещают разные права?

Викентий подтвердил.

— Просьба любого члена общества, заявившего, что он хочет взять свой надел в собственность, должна быть сходкой удовлетворена, — объяснил он Петру.

— И я… Скажем, и я могу того же от мира требовать? — задыхаясь от волнения, проговорил Петр.

— Можешь.

Петр, ничего не сказав, стремительно вышел из избы. Все молча посмотрели ему вслед.

— Дождался! — буркнул Андриян. — Ну, теперь его никакая узда не удержит.

Лука Лукич мрачно сплюнул.

— Но этот указ все равно ни к чему, — тоскливо заметил Андрей Андреевич. — Куда нам из мира уходить? На какие земли?

Помолчали. Заговорил Фрол.

— А насчет земельной милости в газетах ничего не пишут?

— Не знаю, о какой ты милости говоришь, — холодно ответил Викентий. — Не понимаю тебя.

— Где ж тебе понять нас! — вызывающе сказал Лука Лукич, упершись взглядом в потолок. — Слава богу, у тебя землицы осталось предостаточно.

— Агроном вчера сказывал, — вмешался Фрол. — Какой-то министр спросил царя: не пора ли, мол, отменить земских. А царь ему в ответ: «Пока жив, такого указа не будет».

— Врет он, — раздраженно бросил Викентий. — Вот прищемят ему язык, будет знать, как болтать глупости.

— Почему глупости? — с насмешкой возразил Лука Лукич. — Государю без начальства, как нам без рук. Скотине нужен кнут, мужику начальство. Дело известное. Теперь над нами новое начальство поставили. Вчера объявили… Стражника прислали.

Андрей Андреевич ухмыльнулся:

— Видел я его. Ух, грозен! На одном боку шашка, на другом револьвер… Ходит гоголем, усы аж до самых глаз. А глаза навыкате, красные, злющие. У-ух, харя!..

— Да уж, скотина не из последних! — заметил Фрол.

Лука Лукич одобрительно посмеялся.

Викентий строго посмотрел на него. «Бунтует, — решил он, все еще бунтует, старый дурак!»

— Однако, спать пора, — притворно зевнув, сказал Лука Лукич Тебе завтра, батюшка, за алтарем руками махать, а нам на току цепами. Все ты нам разъяснил, премного мы тебе благодарны. А в глазах у нас непроглядная темень.

— Темень, темень, — подтвердил Фрол. — И не спорьте со мной.

Стражник Степан Провыч в первые же дни знакомства с мужиками прочно укрепил о себе мнение, как о человеке драчливом, грубом и тупом. Мужики чесали в затылках: «Еще одного бог послал по нашу душу!»

Степан Провыч нанес визит попу, объяснил, что он из унтеров, и тут же окрестил всех двориковских мужиков пугачевцами. На прощанье, вытянув руки по швам, стражник отрапортовал:

— Так что, батюшка, в каменоломне все в порядочке. Там, я слышал, какие-то сборища происходили, но теперь, шалишь, веду надзор, ни один смутьян туда не проникнет.

Викентий вспылил:

— Мне-то какое дело, за чем вы там надзираете! И к чему этот рапорт? Что я вам — становой пристав?

Стражник ушел в глубоком смущении.

Дня через два Степан Провыч принес в волостное правление сорванный им с дверей «Чаевного любовного свидания друзей» листок, на котором от руки, но очень разборчиво был написан стих:

Император Павел Первый был чухонец самый скверный.Вслед за этой чухной-стервой стал царем Александр Первый!

И конец такой:

По России прошел слух: миротворец наш протух!Александр был миротворец, Николай — виноторговец.Николай вином торгует, а министры знай воруют.

Листок висел на дверях все утро, и кое-кто из грамотных парней успел заучить его наизусть. Люди ходили из двора во двор, посмеивались и хвалили смельчаков, вывешивающих листки.

Впрочем, никаких проявлений возмущения Улусов и стражники не замечали.

Мужики, пользуясь прохладной сухой погодой, домолачивали хлеб. В школе шли занятия. Слухи о тайных сборищах в каменоломне прекратились.

Не прошло и двух недель, как в селе снова был обнаружен листок — на этот раз его приклеили к дверям волостного правления. Листок доставили Улусову, и он взревел от бешенства.

— И ведь что затеяли! — кипятился Улусов, прискакав в Дворики и решив кольнуть в больное место ненавистного ему попа. — Они, батюшка, под самый корень нас с вами подрубают… Смотрите, что написано… Нет, как хотите, отец Викентий, но вашу примирительную затею я не разрешу. И думать перестаньте!

Викентий, оправдываясь, пролепетал что-то невразумительное. Улусов не слушал его…

Снарядили следствие, начались повальные обыски. Улусов обшарил школу, обыскал комнату Ольги Михайловны, переворошил все в избе Луки Лукича.

Викентий, дабы подать пример, разрешил сделать обыск у себя. Правда, перед тем решил понадежнее припрятать всякую нелегальщину, которой увлекался в молодости. Собрав ее, Викентий отправился в школу. Вернуть доверие Ольги Михайловны, восстановить с ней добрые отношения, узнать, кто на селе стоит на его пути, — такова была цель попа.