Кот баюн и чудь белоглазая - Александр Ладейщиков

Великан засмеялся и дунул. Долина покрылась белёсой изморосью, озеро — толстым слоем льда. Огонь в варнице погас, даже дым растаял, всё замерло — только по дороге в Усольск убегала толпа солеваров. Они обогнали даже колодников и стрельцов.

— Мы прогуляемся в городок, а ты тут постой, всего пять минут! Для пущего страху! Пожалуйста!

— Привет кому-нибудь передать? — с любопытством спросил римтурс.

— Если только ледяным волкам! — промолвил бывший Кот, три раза щёлкнув пальцами.

Переговоры с посадником прошли на редкость успешно. Солевары вдруг загорелись помочь приезжим. Наличие за их спинами потусторонней силы придало воеводе и Коттину небывалый вес — писари составили списки колодников, поступающих для отбывания наказания в Белозерск. Купцы предоставили запасы провизии и оружие — без предоплаты. Девушки строили глазки, парочка аппетитных вдовушек случайно встретились на пути беглецов — намекнули на вечерние пироги и брагу — вон в той избе. Пришлось согласиться — в огороде виднелась банька, решили заодно и помыться. Мальчишки скакали на палочках с деревянными саблями — все мечтали записаться в поход на соседнюю землю для наведения порядка.

На вопрос о внезапном рвении усольцев, Коттин ответил воеводе просто:

— Ты что, воевода, не понял, что ли? Вознамерились прибрать к рукам весь Соляной путь отсюда до Словенска. А там проходит Стальной путь. И ещё много чего там проходит — и мёд, и лён, и дёготь, и пушнина. И рыба помимо всего прочего.

— Что делать-то будем? Сами приведём, что ли, их в стольный град?

— Не переживай. Уравновесим.

— Ась? По грани идёшь!

— Ничего. Стражи храма за ними присмотрят. Я знаю, что им пообещать!

— Кому? — удивился Чудес, — Тем или этим?

— Да всем, — отмахнулся Коттин. — Все получат то, что пожелают!

После событий страшной ночи прошёл месяц — но жизнь в стольном граде так и не вошла в привычную колею. То есть, торжок на майдане всё так же шумел — но чуть тише, городские ворота охранялись — но бестолково, безначально, по детинцу ходили люди — но всё больше чудные, новые.

Уже месяц, как с Белого озера привезли князя и княгиню — люди шептались, что князя добили, он синел лицом, словно после удушения. Княгиню Светлану сокрыли покровом — была сильно переломана санями. Наследника так и не нашли — течения сделали своё дело. Весь город и слободы сбежались на майдан, били молотом в железную доску, тяжёлый протяжный звук плыл над стольным градом. Кинулись во дворец, вооружённые пиками и дрекольем, весь город знал про вечернюю резню. В байку про неведомого Кота Баюна никто не поверил — при дедах, может быть, такое и случалось — но не сейчас. Поймали пару гридней — пытали ножами и огнём. Те выдали подвал, где были спрятаны трупы бояр и дружинников. Народ завыл, все были так или иначе роднёй — начался погром, гридни и повара заперлись в княжеской половине. Боярские семьи, большие и богатые, побежали в дружинные палаты — там сидели насупленные дружинники, мрачно чистили оружие. Много кричали, ругались.

Дружина с полчаса подумала, и вывалила на майдан. Пали на колени — дескать, была неразбериха, князь погиб в полынье, во дворце измена. Не все правильно сориентировались в сложной обстановке. Покойный боярин Литвин гулял со своими людьми — многие спьяну и не поняли, кто за кого и что происходит. А воевода утонул в Шексне — дрался с врагом. С кем? Да с ворами из гридницы. Они, гридни — дружинников и порезали. А кто у них главарь? Грубер, мать его! Вдруг толпа стала шептаться, чесать в задумчивости затылки — кто-то пустил слух, что прусс умер плохой смертью. Был бы жив — полетел бы с двух берёз к облакам — двумя кусками. Но женская рука сумела найти применение острому кинжалу.

Потом закричали — нас предал Долгодуб! Побежали искать — нашли полуживого управляющего, перевязанного тряпьём, в горячке. По злобе стукнули его по голове дубиной — он и умер. Мёртвое тело долго таскали и пинали, потом выбросили за ограду — псам.

Пошли вязать гридней. Те, почуяв смерть, побежали с ножами к южным воротам — одного стражника убили, пытались отбить коней. Дружинники, воспрянув, под крики толпы стали стрелять из луков, кидать дротики — и всех убили. В гриднях в основном ходили пришлые — из деревень, с малых селений — городские по ним не стали скучать и плакать. Даже немного пограбили трупы — кто снял золотое кольцо, кто прибрал стальной кинжал. Вроде, как война — немного можно.

В это время во дворец проскользнула рабыня Хава — возле мыльни стоял дружинник, сторожил дверь. Хава шепнула ему, что дружина пошла с народом, и что режут уже гридней. Тот на радостях отворил двери, Хава бросилась внутрь, обняла Рогнеду. Поплакали, Хава умыла высокородную правительницу. Крикнули дворцовых девок, те и повылазили из чуланов — княгиню накрасили, одели, повели на майдан. Народ пал на колени — в городе осталась всего одна особа голубой крови, все вдруг заинтересовались её безопасностью и милостью. Кроме самой Рогнеды — она вполне понимала, что в состоянии управлять только закромами, тряпками и посудой. Но не княжеством.

Вдруг кто-то из покаявшихся дружинников вспомнил про вече — вроде и гонцов по городкам уже отправили. Вздохнули, заговорили свободней — вон оно как, оказывается, выход есть. Большое вече памов — это путь в будущее. Что же поделаешь — и династии пресекаются. Вече может выбрать нового князя — посадники стольному граду ни к чему!

Рогнеда вышла на красное крыльцо, взглянула на толпу — ей стало страшно и неуютно. Повторила нашёптанное Хавой слово о вече — народ слушал в пол уха, и так уже все всё знали.

Объявила о тризне, о трёх днях траура — не смеяться, весёлые песни не петь, скоморохам, если такие есть в городе, пляски не устраивать, шутки не шутить, на дудках играть — не сметь. Вызвать немедленно богатыря Аминту с отрядом — пусть прибудет в стольный град. Хаве, верной рабыне — дать вольную (та и пала без чувств — бабы пустили слезу, подняли, пожалели). Пусть заведует хозяйством.

На том и разошлись — готовить тризну по светлому князю с женой и боярами.

Скорбели три дня: пили горькую медовуху, приносили жертвы богам — прямо на майдане, со старым Тарасом во главе.

Боги молчали. Все развели руками и стали ждать — что-то будет? Но ничего не происходило. И тогда по городу в страшной тайне поползла весть. Запирались тайком по баням, сидели по пять-шесть человек — слушали. В озарении уходили, шёпотом обсуждали, чесали заскорузлые затылки. Весть была огромной. И ужасной. Глядели в небеса, опять шептались и спорили. Боги молчали по-прежнему.

Трупы мятежников кинули в Шексну — на поживу ракам. Раков-то народ уважал — пусть растут и плодятся. В гридни набрали слободских парней, оставшиеся повара и торговцы вернулись, поплакав перед народом, к своим обязанностям.