Звезда цесаревны. Борьба у престола - Надежда Ивановна Мердер

же она ей дочь, и если её заточение в тюрьму на ней не отразилось, то это потому, что всё это произошло в Москве... Если же её казнят или сошлют в Сибирь, про это и здесь заговорят, и матери её не очень-то будет ловко принимать участие в маскарадах... Непременно надо постараться её освободить... Они тогда, без сомнения, уедут к себе в лес, и о них долго-долго не будет ни слуху, ни духу... Разве что надежды русских людей осуществятся и их цесаревна сделается императрицей?..

Мысль эта заставила её засмеяться: такой нелепой и неправдоподобной она ей показалась. Императрица так крепко сидит на престоле, герцог так ловко и умно отстраняет тех, кто мог бы служить помехой его замыслам, избрана уже наследница престола, и с каждым днём здесь всё больше и больше привыкают к мысли, что после тётки она будет царствовать... Надо быть безумным, как этот Ветлов, чтоб этого не понимать и гнаться за химерами, когда можно было бы жить преспокойно тем, что есть под руками... И не всё ли равно, от кого брать счастье, от своих или от чужих? Смешные эти русские люди, всё-то у них не так, как у других... Совсем какие-то особенные, не похожи ни на поляков, ни на немцев, ни на французов, ни на кого не похожи... И всё от недостатка цивилизации... Герцог, Остерман, Левенвольде, все иноземцы правы, когда утверждают, что такого странного, дикого народа, как русский, Европа долго не будет терпеть в своём соседстве... Уж одна их религия чего стоит!

Туалет был окончен, и она вошла в комнату, служившую мастерской придворному ювелиру, привередливому Позье.

— Ну, месье Позье, я вам, кажется, нашла то, что вам нужно, — объявила она, подавая ему футляр с звездой цесаревны.

— Вы, кажется, ездили к графине Апраксиной? Так это напрасно, мне все её драгоценности известны. У неё много хороших вещей, но того, что нам надо, у неё нет, — сказал он, не торопясь открывать футляр и небрежно вертя его в пальцах. — Были также у меня в руках вещи графини Румянцевой, прекрасные, слова нет, особенно сапфир, подаренный ей царём Петром Первым, но нам сапфиров не надо...

— А вы взгляните на то, что я вам принесла, — прервала его Стишинская, оглядываясь на дверь, за которой ей почудилось шуршание шёлковой юбки.

Презрительно оттопыривая нижнюю губу, француз открыл футляр, и глаза его расширились от изумления, и лицо сделалось серьёзно.

С минуту времени смотрел он со сосредоточенным вниманием на звезду цесаревны и наконец, подняв недоумевающий взгляд на торжествующую Стишинскую, отрывисто спросил, откуда у неё эта вещь и известно ли ей, кому она принадлежит.

— Разумеется, известно...

— Это — та самая звезда, в которой цесаревна Елисавета Петровна присутствовала при коронации нашей императрицы! — подхватила герцогиня.

Она подкралась так тихо, что присутствие её заметили тогда только, когда она заговорила.

— Откуда у вас это, Стишинская? — повторила она вопрос Позье.

— Если позволите, я отвечу на ваш вопрос после того, как месье Позье мне скажет, годятся ли эти брильянты для того убора, который он делает её величеству, — возразила Стишинская, обращаясь к ювелиру и наслаждаясь волнением, с которым он продолжал рассматривать звезду.

— Что тут спрашивать! Разумеется, это годится. Таких брильянтов нет и у французской королевы... я хочу сказать, такого оттенка, — поспешил он прибавить.

— Вот всё, что нам нужно знать! — вскричала со сверкающими от восхищения глазами Стишинская. — Завтра вы ею займётесь, а сегодня мы вас дольше задерживать не станем, уж поздно, и семья ваша, верно, беспокоится, что вас до сих пор нет дома...

Любопытному французу очень было досадно уходить, не узнавши, каким образом попала звезда цесаревны к резидентке герцогини Курляндской, но делать было нечего, приходилось откланяться и удалиться.

— Герцог у себя? — спросила Стишинская у своей госпожи, оставшись с нею наедине.

— Он у императрицы.

— Нельзя ли его вызвать? Мне крайне нужно переговорить с его светлостью по не терпящему отлагательств делу.

— А мне вы этого сказать не можете? У вас от меня тайны?

— У меня не может быть тайн от моей благодетельницы, ваша светлость, — с возрастающим возбуждением возразила Стишинская, — я вам всё скажу и буду умолять вашу светлость...

Она опустилась на колени и, быстрым движением схватив край пышной робы супруги фаворита, прикоснулась к ней губами.

— У меня есть дочь, ваша светлость, единственное дитя! — продолжала она со слезами в голосе.

— Знаю, та, что при цесаревне старшей камер-фрау, вы мне это не раз говорили.

— Ваша светлость! Она арестована по шубинскому делу... но она невиновна! Невиновна, как новорождённый ребёнок! Вечным моим блаженством готова я за это поручиться!

— Ну, герцогу это должно быть лучше известно, чем вам.

— Спасите её, ваша светлость! Эта звезда ей принадлежит. Цесаревне было угодно ей её подарить... это всё, что она могла для неё сделать...

— С этого бы и начали. Значит, цесаревне угодно, чтоб императрица оказала милость её камер-фрау? Так, что ли?

— Так, так, ваша светлость! — вскричала Стишинская, в восторге от оборота, принимаемого объяснением. Ни за что не додумалась бы она одна до такой развязки! А ещё Бенигна считается дурой. Дуры такими догадливыми не бывают...

— Встаньте, я пойду переговорить с герцогом и с самой императрицей, если представится к тому надобность... Не беспокойтесь, дела вашего я не испорчу и выпрошу прощение вашей дочери, — объявила герцогиня с самодовольной усмешкой.

— Как мне благодарить вашу светлость! — с чувством вымолвила Стишинская, поднимаясь с коленей и целуя руку своей госпожи.

— Благодарить ещё рано. Дайте мне этот футляр, мне, может быть, удастся сегодня же показать императрице эти брильянты. У неё таких нет, и она очень интересуется затруднением Позье. Не дальше как вчера она в разговоре со мною и с Юлией Менгден перебирала все драгоценности своих придворных дам, спрашивала, к кому вы ездили за розовыми брильянтами, и в конце концов решила, что ни у одной из петербургских дам нет того, что нужно...

На другой день в назначенный час Ветлов явился во дворец.

Его уже ждали и тотчас же провели в комнату пани Стишинской, которая не замедлила к нему прибежать.

С сияющим лицом объявила она своему зятю, что курьер с приказанием освободить Лизавету из тюрьмы уже поскакал в Москву.

— Пришли бы вы