Кубинский зал - Колин Харрисон

— А сигара? Где была сигара? Он ее закурил? Какой у нее был кончик — обгорелый или…

— Я не… Честно говоря, я не обратила внимания. Сам понимаешь, мне было не до того. Может быть, он и закурил, я не видела.

Элисон чего-то недоговаривала — я понял это практически сразу.

— Знаешь, — печально продолжила она, — на днях я видела эту девочку возле своего дома. Она очень похожа на Джея.

Я никак не мог понять, почему рассказ Элисон о Джее и сигаре вызывает у меня столько сомнений. Я хотел ей верить — и не мог.

— Ты знал? — спросила она.

— Да, знал. Хотя и не с самого начала.

— Она жила прямо напротив меня. — Казалось, теперь Элисон разговаривает сама с собой. — Он хотел найти ее…

— Погоди, — перебил я. — Что же все-таки случилось с последней лепешкой суси?

Элисон качнулась назад — и как-то внезапно очутилась в моих объятиях.

— Я ее съела, — сказала она.

Элисон Спаркс плакала, прижавшись ко мне. Да-да, несгибаемая «железная» Элисон всхлипывала, спрятав лицо у меня на груди.

— Джей умер… И я думала, что ты тоже умер, потому что у тебя изо рта шла пена. И этот негр — Ламонт, он был мертв, и я просто не знала, то делать. Должно быть, я растерялась, к тому же я очень расстроилась из-за девочки, его дочери. Я поняла, почему Джей сделал все это, почему он… Нет, я на него больше не сердилась, но все это было так печально и грустно, что мне захотелось просто умереть — умереть вместе с ним.

— И тогда ты…

— Я схватила его рыбу и съела, но Ха закричал на меня, схватил за шею и заставил наклониться. Потом он сунул мне в рот два пальца, чтобы меня вырвало, но я сопротивлялась и, кажется, ударила его. Но Ха все равно был сильнее — он взял ложку и просунул мне глубоко в горло, и я…

Громко всхлипывая, она снова прижалась ко мне, и я машинально обнял ее. Я не знал, что и подумать. Я и не верил ей, и содрогался от ужаса при мысли о том, что Элисон едва не погибла. Да, я тоже съел свою порцию добровольно, но я-то верил, что доза яда, содержащаяся в ней, не опасна. Но она оказалась опасна — смертельно опасна, во всяком случае — почти. Можно сказать, что я выжил только благодаря чуду. Но лепешка, которая досталась Джею, наверняка была смертоносной. Ха с самого начала намеревался убить его — в этом у меня не было никаких сомнений. Но за что? За то, что он предал Элисон? За то, что навлек беду на ее ресторан? Вряд ли я когда-нибудь это узнаю.

Я осторожно отстранил Элисон. Прислонившись к стене, она продолжала судорожно вздрагивать от рыданий; так я ее и оставил. Выйдя из мясохранилища, я прошел по коридору, поднялся по лестнице в кухню, пересек главный обеденный зал и направился к выходу из ресторана. Прежде чем покинуть его навсегда, я, однако, не удержался и решил в последний раз заглянуть в Кубинский зал, который назывался теперь Цветочным салоном. Подходя к двери, я рисовал в своем воображении прежний его облик — стенные панели лоснящегося красного дерева, черно-белый, как шахматная доска, плиточный пол, пыльные книги на полках… Но тут снизу до меня донесся лошадиный смех Женщин, Которые Вели Диалог, и я понял, что будет гораздо лучше, если я не стану спускаться вниз.

Я повернулся к выходу — и лицом к лицу столкнулся с одетым в шикарный костюм престарелым нью-йоркским литератором, который только что прибыл. Трезвый он все еще мог производить впечатление.

— Я здесь читаю лекцию, — сказал он мне, не сомневаясь, что его узнали. — Меня, наверное, уже ждут?

Я оглядел его надменно приподнятые седые брови и поразительно похожие на настоящие зубы.

— Это вы — Приглашенная Знаменитость?

— Да. — Он, похоже, спешил.

— Вниз по лестнице. — Я показал на дверь в Кубинский зал. — Вы, кажется, там уже бывали.

— Да, бывал. — Он кивнул. — Слава богу, администрация наконец-то отказалась от своей глупой игры в загадки.

Я не улыбнулся — для этого у меня было слишком подавленное настроение. Толкнув дверь, я вышел на улицу. У каждого человека, который живет в Нью-Йорке достаточно долго, есть места, которых он избегает. Одним из таких мест отныне стал для меня стейкхаус на Тридцать третьей улице.

Прошла еще неделя или две; я с головой ушел в бумажную работу на своем новом месте в фирме Татхилла и был почти счастлив. Даже больше чем счастлив — я испытывал невероятное облегчение. Дэн Татхилл сумел сохранить деловые контакты и связи, и нанятые им молодые сотрудники с энтузиазмом осваивали высшие эшелоны бизнеса. Мы с Дэном — два «старика» — тихонечко посмеивались между собой, зная, что эти «молодые да рьяные» сделают нас богатыми. Впрочем, Дэн уже был богат. Мне тоже оставалось ждать не слишком долго: Дэн твердо обещал в ближайшем будущем сделать меня своим партнером, чтобы на этой основе расширять фирму. Я не имел ничего против: для меня это был новый шанс, новая весна после долгой, затяжной зимы — лучшее из всего, что может предложить человеку большой город. Кроме этого, у меня была еще одна причина радоваться: Джудит позвонила мне из Италии и сказала, что они с Тимоти вернутся в Нью-Йорк уже в следующем месяце.

Тем временем встал вопрос о наследстве Джея. Он не оставил письменного завещания, и суд попросил меня, как его последнего адвоката, распорядиться наследуемым имуществом согласно закону. Дело обещало быть долгим, но когда я позвонил Марте Хэллок и спросил, кто является ближайшим из оставшихся в живых родственников Джея, она ответила:

— Я.

— Как бы вы хотели распорядиться имуществом наследодателя? — спросил я.

— Я хочу, чтобы вы продали это здание на Рид-стрит.

— А как поступить с вырученными деньгами? Как мне передать их вам?

Она откашлялась.

— Мне не нужны деньги, мистер Уайет. Передайте их нашему местному земельному фонду. Он скупает поля, свободные земельные участки и превращает их в заповедники. Несколько миллионов могут существенно помочь делу.

Я подумал о детстве Джея, которое прошло в этих самых полях, и мне показалось, что такое помещение денег будет для него лучшим памятником.

— Да, и выделите какую-то сумму семье, — добавила Марта Хэллок. — Лучше всего — половину.

— Семье? — переспросил я.

— Вдове Хершела, — уточнила Марта. — Вычтите из вырученных денег ваш гонорар, разделите остаток пополам и отдайте половину миссис Джоунз.

В тот же день я позвонил миссис Джоунз и сказал, что вскоре она, вероятно, получит весьма значительную сумму. Старая чернокожая женщина была очень благодарна.

— Вы знаете, — сказала она, — недавно мы потеряли одного из наших мальчиков!

— Мне очень жаль, миссис Джоунз, — сказал я. Мне действительно было жаль. Я мог бы сказать, что она совершила ошибку и что ее племянник погиб только потому, что она сделала его своим союзником, но ведь с другой стороны, желание миссис Джоунз — как и мотивы самого Г. Д. — были вполне справедливыми. К тому же никто из них не мог себе и представить, что его вмешательство закончится куском ядовитой рыбы, поданной в частном зале стейкхауса нелегальным китайским иммигрантом. Никто из них не мог даже вообразить ничего подобного, поэтому я ограничился тем, что еще раз выразил миссис Джоунз свои соболезнования и тихо повесил трубку.

И все это время я ждал звонка из полиции. Как ни крути, я был очевидцем нескольких убийств, знал, как совершались самые настоящие преступления. Я убеждал себя, что даже если я помогу раскрыть эти дела, мертвых все равно не вернуть, а истина может только подвергнуть опасности и меня самого, и еще многих. Конечно, думал я главным образом о себе — отрицать это было бы глупо, однако я знал, что если я пойду в полицию, каждое сказанное мной слово вызовет десятки вопросов и не пройдет и нескольких дней, как Салли Коулз будет вызвана на допрос. А если это случится, она очень скоро узнает, что мужчина в лимузине, просивший разрешения прикоснуться к ее уху, приходится ей родным отцом. Или вернее — приходился, что еще хуже. И Дэвид Коулз, который кормил, одевал и любил ее как родную на протяжении почти полутора десятков лет, узнает — как узнают это и Салли, и весь мир, — что на самом деле она вовсе не его дочь. И тогда отец лишится дочери, а дочь потеряет отца.

Звонка все не было и не было, однако я не мог чувствовать себя свободным. Я был заражен микробом страха, уязвлен тревожащим, как заноза, ощущением, что по крайней мере одна загадка так и осталась неразрешенной. И вот в один прекрасный день меня вдруг осенило. Я вспомнил…

В пластиковом пакете с вещами Джея, который я хранил в сейфе в своем кабинете, по-прежнему лежала книжечка спичек из Кубинского зала. Насколько мне было известно, Джей побывал в нем только дважды — когда мы подписывали договор с Марсено и в свой последний день. В первый раз Джей не брал спичек. Я, во всяком случае, этого не видел, а ведь я был с ним постоянно, за исключением тех двадцати минут, которые понадобились мне, чтобы просмотреть документы.