Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

есть и другие разговоры, столь же любопытные, как этот, и еще лучше показывающие характеры собеседников.

Глава XXXVI. Наполеон и звери

Я рассказывала о таких важных событиях, что они заставили меня пропустить много анекдотов и происшествий, случившихся не только в месяце брюмере, но даже в самый день 18 брюмера. Одним из них стало разрешение львицы в Ботаническом саду, которая принесла трех львят, живых и родившихся в срок. Это было чрезвычайно любопытно, особенно для натуралистов, которые до тех пор не могли наблюдать родов и вообще всего, что касается беременности таких животных, как львица и тигрица.

Госпожа Бонапарт пригласила меня на завтрак в Тюильри. Мне кажется прекрасным этот обычай приглашать таким образом молодых женщин, еще робких и не научившихся быть любезными в гостиных, где смущают их люди, известные своим превосходством. Разговаривая с госпожою Бонапарт за завтраком совершенно без чинов, рассуждая о модах, театрах и небольших происшествиях в обществе, молодые женщины делались смелее и меньше походили на интерьер в гостиной Первого консула, когда он приходил туда искать развлечений. Госпожа Бонапарт чрезвычайно мило справлялась с должностью хозяйки этих завтраков. Нас бывало обыкновенно пятеро или шестеро, и все одних лет (кроме хозяйки). В Мальмезоне устраивались иначе: там иногда собиралось двенадцать или пятнадцать женщин, и завтраки подавались в небольшой круглой гостиной, которая окнами выходит во двор. Я не заглядывала в эту комнату уже шестнадцать лет, однако ясно вижу ее перед собой.

Однажды, приехав в Тюильри на завтрак, я нашла там госпожу Вен, любимицу Первого консула и госпожи Бонапарт, и другую особу, имени которой не помню. На этих завтраках никогда не бывало мужчин, потому что Первый консул решительно запретил им являться туда. Госпожа Бонапарт сказала нам, что хочет нанести визит некоей молодой матери, и спрашивала, не хотим ли мы ехать вместе с ней. Мы согласились, но спросили, к кому поедем. Она сказала, что эта особа может нас съесть, но что теперь она пребывает в добром расположении духа. Словом, мы поехали смотреть львицу в Ботаническом саду. Госпожа Бонапарт послала сказать Первому консулу, куда едет, и он обещал тоже присоединиться к нам, если успеет; раньше он уже бывал там.

Львица была здорова и находилась в томительном расположении духа, как сообщила нам госпожа Бонапарт. Феликс Кассаль, сторож, вошел к ней в клетку, взял детенышей, когда они сосали молоко, а мамаша даже не пошевелилась. Она, по-видимому, любила этого человека и доказывала это, нежно глядя на него. В клетке лежала она на хорошей подстилке из ковров, грубых, но густых, так что ее детенышам было тепло, как в самой прекрасной из африканских пустынь: говоря самой прекрасной, я разумею самой жаркой.

Госпожа Бонапарт взяла одного из львят, и тогда львица заворчала. Феликс начал говорить с ней; она тотчас замолчала, взглянула на него, но во взгляде ее уже было немного огня. Затем она опять взглянула на госпожу Бонапарт и снова начала ворчать. Жозефина испугалась.

— О, не бойтесь! — сказал Феликс. — Она за крепкой решеткой, и сверх того так слаба теперь, что не сделает большого вреда.

— Ну уж увольте испытывать ее силы, — ответила Жозефина. — У нее еще хватит их, чтоб заставить меня раскаиваться в ласке, подаренной ее сыну.

Кассаль был человек необыкновенный. Он рассказывал такие удивительные вещи, будто бы виденные им во время путешествий, что ему никак нельзя было верить. Однако он в самом деле много путешествовал, много узнал о виденных землях, и, следовательно, чрезвычайно любопытно было слушать его. Не всегда же он лгал, хоть и не всегда говорил истину: можно было и посмеяться, и поучиться, слушая его.

Он сам купил эту львицу у арабов, которые поймали ее в окрестностях Константинополя. Ко времени родов ей исполнилось шесть с половиной лет. Беременность ее продолжалась сто дней. Перед тем какой-то мальчик кинул ей камень в глаз; львица пришла в такое бешенство, что выкинула, а поскольку сразу же забеременела вновь и родила через сто дней, следовательно, в сроке сомневаться нельзя. Вот еще одна маленькая поправка к Плинию и Бюффону. Последний утверждает, кажется, что львица носит от шести до восьми месяцев.

Первые схватки начались вечером 18 брюмера. Сначала она родила одного, а потом, с небольшими промежутками, остальных детенышей. Феликс Кассаль назвал первенца Маренго.

Он взял одного из львят и дал мне тоже потрогать его: львица повернулась и как будто не замечала этого; но вдруг поднялась во весь свой рост и завыла так, что задрожали стены. Феликс начал говорить с ней и, продолжая держать щенка, уговаривал меня не бояться. Тогда я стала внимательнее разглядывать львенка. Он больше походил на маленького тигра: шерсть была рыжеватая, с большими черными пятнами; хвост, как и у братьев его, длинный, рыжий с черным, походил на змейку из-за черных колец на рыжей шерсти.

Феликс сказал нам, что Первый консул навещал львицу, ласкал ее, и она приняла его очень хорошо.

— Он осведомлялся, когда она родила, чем питается и особенно что пьет. А адъютант, который был с ним, дал мне целую золотую монету, чтоб львица выпила за здоровье республики. Я исполнил его приказание. О! Первый консул думает обо всем!

Пока Феликс говорил, я думала о судьбе этого удивительного человека, который окружал себя самыми необычными предметами своего времени. Он, верно, не без удовольствия заметил, что львица родила именно в день 18 брюмера.

Надо сказать, что мамаша была очень добра к своим детям. Она брала их к себе, беспрестанно вылизывала языком шириной в полфута, что-то говорила им, как будто уговаривала, точно кормилица, и, когда солнце или ветер беспокоили ее и детенышей, переносила их на другое место в своей пасти, как кошка своих котят.

Первый консул приехал, когда мы еще были там: он был верхом. Как только Феликс увидел его, он поспешил подать ему бюллетень о львице, точно как о родильнице-женщине. Госпожа Франжо и то не сделала бы лучше. Он также уверял, что львица пила за его здоровье и что она чувствует себя очень хорошо. Наполеон ласкал львицу и разговаривал с Феликсом обо всех его животных с такой необыкновенной легкостью и с таким знанием всего относящегося к их гигиене и содержанию, что, право, можно было подумать, будто он специально занимался изучением этого предмета.

Феликс, видя, что его одобряют, начал рассказывать одну из своих занимательных историй; но когда он дошел до самого удивительного места, как заявил он сам, Наполеон сказал