Русский город Севастополь - Сергей Анатольевич Шаповалов

– Да на кого же вы хотите вину возложить? – возразили ему. – Не уж-то на Липранди? Или на самого Меньшикова?

– Бросьте, господа, – вмешался Павел. – Всего лишь неудачная атака. Никто не разгромлен. Постреляли и разошлись. Вот вам – боевой урок.

Вдруг выглянуло солнце. Возвышенности, где только что проходило сражение, осветилась ярким светом. Кругом в беспорядке лежали груды тел, битые пушки и зарядные ящики. Иногда где-то раненый поднимался, делал несколько шагов и падал. Кто-то полз вниз по склону, оставляя на камнях кровавый след. Всё ещё перестреливались штуцерные. Иногда бахала пушка.

К сумеркам последние отряды перешил мост. Солдаты поднимались без всякого порядка на Мекензиевы высоты. Командиров почти всех выбило. Унтер-офицеры кое-как строили остатки своих рот. Владимирцы умудрились притащить две чугунные английские пушки. Первую пушку еле тащили две лошади, вторую – одна. Этой одной бедняге помогали несколько пленных англичан.

Добрались до места лагеря, покинутого утром. Оставшиеся в строю офицеры пытались собрать свои подразделения. Началась перекличка. Все больше в ответ звучало «Убит!», «Пропал!», «Ранен!»

Ефрейтор Козлов провёл перекличку роты, доложил Павлу:

– Из сотни личного состава тридцать – убито или пропало без вести. Двадцать – ранено.

– Вольно, – скомандовал Павел. – Можно варить ужин.

– Да, как-то не хочется, ваше благородие, – ответил Козлов. – Дозвольте винные порции раздать. Помянуть надо, – пояснил он.

– Конечно, – согласился Павел.

***

Меньшиков выслушал молча рапорты о потерях. Скупо поблагодарил командиров и отпустил. Великие князья пытались с ним побеседовать, обсудить сражение, выяснить причину неудач, но Меньшиков сослался на плохое самочувствие. Схватился за грудь. Попросил к себе доктора. Среди ночи прискакал Горчаков. Князь принял его.

– Мне сказали, что вы приболели и никого не принимаете, – спросил Горчаков, осторожно входя в кабинет.

– С чего бы? – удивился Меньшиков. Он сидел за столом и работал, как ни в чем не бывало. Рядом стоял стакан крепкого чая и бутыль коньяка. – Просто, не люблю пустых разговоров.

Горчаков замялся, после с отчаяньем в голосе произнес:

– Боже, какие огромные потери! Мне доложили о десяти тысячах убитых и раненых.

– Больше, Пётр Дмитриевич, – печально поправил Меньшиков.

– Но почему вы не разрешили моему отряду атаковать позиции французов?

– Тогда потери были бы ещё больше, – просто объяснил Меньшиков.

– Ужасное поражение!

– С чего вы решили, что это поражение? – удивлённо вскинул брови главнокомандующий. Меньшиков выглядел спокойным, что весьма поразило Горчакова.

– Но как же…, – растерялся Горчаков. – Сражение проиграно…. Потери….

– Если, Пётр Дмитриевич, как вы выражаетесь, мы потерпели поражение, то Канробер, по всем правилам осадной науки, обязан завтра же пойти на штурм города. Посмотрим.

***

На следующее утро над английскими позициями, за которые вчера шёл бой, поднялся белый флаг. Перестрелка по всей линии тут же стихла. С одной и с другой стороны появились парламентёры. Офицер в сопровождении двоих солдат перешёл Инкерманский мост от нас. С Сапун-горы спустился английский офицер с двумя стрелками в зелёных куртках. Они сошлись на нейтральной территории, перекинулись несколькими фразами, откозыряли друг другу и разошлись. После этого солдаты из рабочих рот с носилками отправились собирать выживших. Павла так же отправили с остатками роты за телами.

Английский лагерь предстал перед ним разгромленным, наполовину сгоревшим. Осталось лишь несколько уцелевших палаток. Между палатками лежало множество убитых и раненых. Большинство из них были зуавы или французские линейные пехотинцы. Но попадались и наши солдаты. На месте боя уже трудились английские врачи. Раненые пролежали всю ночь на земле. Мёрзли, истекали кровью. Многие не дотянули до утра.

– Наконец-то! Браточки! Здесь я, – радостно встречали они санитаров. Некоторые были в беспамятстве. Кто-то бредил или слабо стонал.

Английские врачи, как могли, делали им перевязки, заботливо подкладывали под головы ранцы и укрывали шинелями, снятыми с убитых. Своих англичане и французы относили к Балаклаве. Над лагерем находилась возвышенность. На возвышенности стояла укреплённая батарея. Павел поднялся к батарее в надежде найти раненых. Он увидел несколько подбитых орудий. Вокруг изуродованные тела. Павел обошёл бугор из груды окровавленного тряпья. Три медные пуговиц уцелело на мундире с номером полка «девяносто пять». Английский офицер откинулся на лафет разбитой пушки. Голову ему снесло, словно срезало лезвием. Не меньше двухсот тел с оторванными конечностями или развороченными внутренностями лежало вокруг лафетов и зарядных ящиков. Зрелище ужасное, но Павел к таким картинам уже привык. Это – всего лишь смерть.

– Здесь наших нет, – сказал он, спускаясь обратно.

Сапёры подобрали всех, кого можно, и отправились обратно к Севастопольской дороге.

– Глядите-ка, – показал Козлов. – Прямо жуть какая-то!

Кругом лежали гвардейцы в красных мундирах. Пятерых сразило одним ядром. Они лежали один подле другого. Как шли шеренгой, так и упали. До сих пор сжимали в руках ружья. И выражение лица у всех было одинаковое – суровое.

– И бабы здесь, – удивился Козлов.

Женщины в серых суконных накидках бродили между телами, переворачивали убитых, вглядывались в мёртвые лица.

– Мужей, наверное, своих разыскивают, – пожал плечами Павел.

Вдруг раздался нечеловеческий вой. Даже затылок у Павла свело от ужаса. Все обернулись. Возле обезображенного тела английского офицера на коленях стояла женщина и выла, словно раненый зверь. Она сорвала с головы накидку, принялась рвать волосы. К ней подбежали другие женщины, стали утешать.

– Одна нашла, – тяжело вздохнул Козлов.

Много лошадиных трупов валялось возле разбитых зарядных ящиков. Одна лошадь с перебитыми задними ногами, заслышав людей, поднялась кое-как на передние ноги, протащилась несколько шагов и с рёвом боли вновь свалилась.

– Помилосердствовать надо, – вздохнул Козлов. – Дозвольте, ваше благородие?

– Конечно, – согласился Павел.

– Прости, Господи, – перекрестился ефрейтор, вынул из ножен сапёрный тесак и зашагал к животному.

Справа от дороги тянулся склон, поросший низким, густым кустарником. Здесь поднимался вчера в атаку Томский полк. Весь холм был завален телами. Ветки кустов блестели от крови. Санитары ходили по склону, выискивая живых.

– Сколько ж народишку положили, – все вздыхал Козлов. – Эх, Иванова жалко. Хороший был сказочник.

Бебутов

Вагенбург из двадцати телег и четырёх сцепок с горными единорогами полз среди унылых, серых гор. Дорога то змеёй взбиралась на кручу, то сбегала в долину. Иногда быстрые горные речки пересекали путь, весело шумя по скользким, обточенным камням. Кругом однообразный пейзаж: слоистые серые скалы, склоны, покрытые скудной травой. Среди камней чудом произрастали корявые деревца и низкие колючие кустарники. Но порой в тенистых ложбинах цвели удивительно яркие цветы.

Когда составляли вагенбург, Виктор обратил внимание на одну из телег, в которой лежали странные длинные ящики. По рескрипту значилось «ракетная батарея». Фейерверкер, прикреплённый к этой батареи, объяснил, что это специально сконструированные снаряды, для которых