Фантастика 2006. Выпуск 2 - Сергей Лукьяненко

Не знаю, как кому, а мне в ответ на такие откровения так и хочется совершить нечто весьма и весьма решительное, а потому предлагаю… Что именно? Разобраться как следует, конечно!

Мой любимый питерский писатель Ст. (я не Иосифа Виссарионовича имею в виду) предложил как-то по иному, правда, поводу, объявить войну — литературную. За что был, по слухам, энергично воспитан в темном коридоре, но мыслей своих не оставил. Так не пора ли и нам? Вот он, мейнстрим-супостат, всей нашей Фантастики враг смертный! Препояшем чресла, зарядим бластеры, посадим на коней арбалетчиков, наведем стрелы Перумова с разделяющими головачевками. И ка-а-ак!..

Стоп! Прежде чем «и ка-а-к…» давайте все-таки поглядим на нашего супостата. Для начала, где он? В Фонтенбло завтракает — или слезницы по начальству пишет, без завтрака оставшись? Какие именно шаромыжники, любители за чужой счет брюхо набить, сей страшный мейнстрим представляют? Только в России писательских Союзов с полдюжины, да еще в Украине есть, и в Белоруссии, и по иным вольно плывущим странам-айсбергам хватает. Кто вы, мистер Мейнстрим? Гюльчатай, открой личико!

2

Кого бы спросить? На первый взгляд, все понятно. Что такое мейнстрим «вообще», давно уже определено. Вот, скажем, одна из дефиниций:

Мейнстрим — от английского словосочетания «главное, основное течение», означает, соответственно, основное течение культуры, рассчитанное на так называемую «массовую аудиторию». Противопоставляется альтернативным течениям: андерграунду, авангарду и прочим. Категория не оценочная, а, так сказать, аудиторная. У мейнстрима аудитория большая и смешанная, у прочих течений — маленькая и избирательная, «на любителя».

Некий критик уточнил: тигр — это мейнстрим, гиена — альтернатива. Тигр нравится многим, гиена — лишь некоторым. А все тот же писатель Ст. как-то изрек: «Большая Литература — та, что издается большими тиражами». Кто бы спорил.

Итак, во всем мире мейнстрим — это то, что читают. Стивен Кинг — мейнстрим, и Сидни Шелдон — мейнстрим, и Крайтон — мейнстрим, и даже недовинченый Дэн Браун. Вот они, тигры! Значит, аналогии следуя, наши тигры — это Акунин, это Донцова, это Перумов, Семенова, Головачев, Белянин…

Стоп, стоп, тормозить пора. Отчего? Оттого, что «у нас», это не «у них», мы все родом из Страны Чудес, как бы она не теперь не называлась. Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью. Акунин и Перумов — мейнстрим? Не дождетесь!

Откроем, к примеру… Да хоть «Литературную газету»*, отчего бы и нет? Читаем:

«Может быть, мейнстрим — это тип письма, наиболее распространенный в данной национальной литературе в данную эпоху, наиболее востребованный читателем?»

Как вы уже догадались — зась! Это «у них», у нас же солнце восходит даже не на западе — на северо-северо юге.

«При такой постановке вопроса мейнстримом оказываются массовые жанры, что не выдерживает проверки ретроспекцией».

Ферштейн зи? Вот ужо придет мадам Ретроспекция, вот ужо рассудит. Массовый жанр?! Дави гадов, катком в асфальт впечатывай! Это, значит, изваяет какой-нибудь шелкоперишка книжку о том, как голодный студент старушку-процентщицу топором укокошил — и подобную развлекуху мейнстримом считать? Не дождетесь!

Ладно, не дождемся — до мадам Ретроспекции лет сто пройти должно. Значит, «наш» мейнстрим — это то, что выдержит проверку Временем? Мудро, что ни говори. Итак, вопрос откладывается до 2105 года? Все в Фонтенбло — дружно завтракать? Если бы! В нашей Стране Чудес мейнстрим — не то, что читают, не то, что и через сто лет читать станут, а то… Не догадались? То, чему НАЧАЛЬСТВО таковым быть велит!

«Существуют привилегированные литературные институции, которые определяют основы национальной литературы; мейнстрим — это тип письма, преимущественно отбираемый такими институциями. Для советской эпохи мейнстрим определялся „толстыми журналами“. Ряд принципиально важных литературных явлений эпохи (в частности, проза братьев Стругацких) через „толстые журналы“ не проходили и как часть мейнстрима не ощущались: мейнстрим — это не самые яркие явления, а типичные. Но — не всякие типичные: в советские годы была и типичная советская фантастика, и типичный советский детектив, но „толстые журналы“ не наделяли эту типичность легитимностью».

Итак, во всем мире мейнстрим определяют миллионы читателей, у нас же «литературные институции», то есть фактически несколько человек. Теперь ясно? Но ведь это в советскую эпоху. А сейчас?

«И сегодня „толстые журналы“ претендуют на сохранение той же роли».

И это не выдумка ностальгирующего по всесильному «начальству» критика из «Литературки». Не так давно некий редактор очень толстого журнала так и сказал: «Мы — журнал мейнстрима». Поверил бы, только в том же интервью выяснилось, что тираж оного журнала — 600 экземпляров. Нет, не тысяч — просто шестьсот. И хоть у нас Страна Чудес, все равно — не верю. Так и хочется сказать оному начальничку: «Мужик! У тебя не журнал мейнстрима, у тебя — стенгазета. Свободен!»

Кажется, это понимаю не один я. Все тот же ностальгирующий по начальственным «ЦУ» критик вздыхает:

«Очевидно и то, что слом эпох произошел, а, следовательно, институции, канонизирующие тип письма в качестве мейнстрима, должны быть переназначены заново. Ежели отказать „толстым журналам“ в таком назначении, какие институции займут их место?…Предполагается, что право определять мейнстрим перехватили у журналов издательства».

Дальше — неинтересно. Заслуженный лакей долго и нудно размышляет, каким «институциям» (ну и словечко!) отдаться, какого барина слушать. Оставим его за этим приятным занятием да и подумаем, что из всего этого следует?

То, что с холуями и холопами от литературы нам не по пути? Конечно, да.

То, что без «институций» обойдемся, как весь мир обходится? Естественно.

Но не это главное. Главное же, на мой взгляд, то, что даже в недрах «боллитры» никакого общепризнанного мейнстрима нет — и пока не намечается. Из той же лакейской слышится вздох:

«У меня нет готового ответа на вопрос, где пролегает сегодня мейнстрим русской прозы. Вероятно, мы находимся сейчас как раз в точке перелома, и еще несколько лет уйдет на борьбу различных литературных институций за право определять мейнстрим».

Здорово, правда? А пока институции дерутся за право «определять», смышленые авторы от Вячеслава Курицына до Андрея Василевского спешат объявить мейнстримом себя, любимого — и своих друзей за компанию. Авось проктит, авось поверят — и в Фонтенбло свозят. «Кушать хоцца!»