Закат - Гильермо дель Торо

Тело Сетракяна не могло противостоять обращению. Если даже не принимать во внимание, что его вены, и без того слабые, вовсе перестали ему служить, все равно он был слишком стар. Слишком немощен. Сейчас Сетракян походил на подсолнух с тонким стеблем, который неумолимо склоняется под весом растущей головки.

Или на зародыш, развивающийся из клетки с дурными хромосомами.

И голоса… Он слышал их. Гудение большого коллективного сознания. Координация бытия муравейника. Какофонический концерт.

Сетракян чувствовал жар. Это было связано с растущей температурой его тела. Но еще жар исходил и от трясущегося пола. Система охлаждения, предназначенная для того, чтобы не допустить расплавления топливных элементов, отказала. Причем отказ этой системы не был случайным — ее нарочно вывели из строя. Расплавленное топливо прожгло днище защитной оболочки реактора. Как только оно достигнет уровня грунтовых вод, земля под станцией разверзнется, выбросив столб смертельного радиоактивного пара.

Сетракян.

Это голос Владыки в его голове. Их сознания теперь были связаны, но они то совпадали по фазе, то снова рассогласовывались. Наконец в голове Сетракяна возникла картинка — вроде как задний борт грузовика. Одного из тех грузовиков национальной гвардии, которые Сетракян ранее видел у въезда на станцию. Глаза, видевшие эту картинку — слабую, монохромную, — пребывали в кузове, и это были глаза существа, чье ночное видение превышало любые человеческие возможности.

Сетракян увидел свою трость — трость Сарду, — которая со стуком каталась по днищу кузова не далее чем в метре от него. Казалось, протяни руку, и дотронешься до трости в последний раз.

Тук-тук-тук…

Он видел то, что видел Владыка.

Сетракян, ты дурак.

Днище грузовика тряслось. Машина на большой скорости уносилась прочь. Картинка качалась взад-вперед, как если бы тварь, видевшая ее, корчилась от боли.

Ты думал, что, отравив свою кровь, ты можешь убить меня?

Сетракян поднялся на четвереньки, временно пользуясь той силой, которую вселило в него обращение.

Тук-тук…

И все-таки я достал тебя, стригой, подумал Сетракян. Я опять ослабил тебя.

Он знал, что сейчас Владыка слышит его.

Ты обращен.

Наконец-то я ОТПУСТИЛ Сарду. А скоро ОТПУЩУ и себя тоже.

Больше он ничего не сказал. Нарождающийся вампир Сетракян все ближе подползал к готовой взорваться активной зоне.

Внутри защитной оболочки продолжало нарастать давление. Гигантский пузырь ядовитой водородной смеси искал выхода наружу. Бетонный, армированный сталью корпус пока сдерживал напор, но его сопротивление обещало куда более катастрофические последствия неизбежного взрыва.

Сетракян полз, вкладывая все силы в каждое движение рук, в каждый толчок ног. Тело его неумолимо обращалось изнутри. То, что он видел, было чехардой картинок, увиденных тысячами глаз. То, что он слышал, было пением тысячеголосого хора.

Приближался час «Ч». Сетракян надеялся, что все его близкие спешат укрыться под землей.

Тук…

«Умолкни, стригой!»

Ядерное топливо наконец достигло уровня грунтовых вод. Земля под станцией вздыбилась, и место происхождения последнего Древнего исчезло с лица земли. Вместе с Сетракяном. В одно и то же мгновение.

Сетракян и последний Древний перестали быть.

Корпус высокого давления лопнул, и в небо над проливом Лонг-Айленд взметнулось радиоактивное облако.

Габриэль Боливар, бывшая рок-звезда и единственный, кто остался в бытии из той первой четверки «выживших» с рейса компании «Реджис эйрлайнс», ждал Владыку глубоко под землей, в недрах мясокомбината «Решения». Тварь была призвана сюда Владыкой с особой целью. Призвана, чтобы быть готовым.

Габриэль, дитя мое.

В голове Боливара стоял гул голосов. Их жужжание сливалось в единое целое, так что казалось, будто гудит один голос — голос великой преданности. Тот старик, Сетракян… Его голос замолчал навсегда.

Габриэль. Имя архангела… Очень подходящее…

Боливар ждал своего темного отца. Он чувствовал приближение Владыки. Знал о его победе там, на поверхности. Теперь оставалось только ждать, когда новый порядок утвердится на всей планете и исцелит ее.

Владыка вошел в черную подземную камеру и встал перед Боливаром, пригнув голову под низким потолком. Боливар чувствовал, что с телом Владыки творится неладное, но его разум был ясен, а его слово звучало как песнь истины.

Ты будешь жить. Будешь жить во мне. В моем голоде, моем голосе, моем дыхании, — а мы будем жить в тебе. Наши разумы поселятся в твоем сознании, и наша кровь будет одна кровь.

Владыка отшвырнул плащ, запустил свою длинную руку в гроб и зачерпнул пригоршню жирной земли. Это землю он вложил в рот Боливара, давно утратившего способность глотать.

Ты будешь моим сыном, а я буду твоим отцом, и мы будем править миром, будем править как Я и Мы — отныне и всегда.

Владыка заключил Боливара в мощное объятие. Габриэль был болезненно худ, рядом с колоссальной фигурой Владыки он казался совсем хрупким и маленьким. У него было ощущение, что Владыка заглатывает его, завладевает им. Принимает его.

Впервые в своей жизни — и в своей смерти — Габриэль Боливар почувствовал, что он — дома.

Из Владыки полезли черви — сотни, тысячи червей стали просачиваться сквозь его красную плоть. В бешеной пляске они принялись виться вокруг Владыки и Боливара, уходя в их тела и снова выныривая наружу, сплетая двух тварей в темно-красное кружево.

Наконец Владыка отпустил старую, изношенную оболочку гиганта давно ушедших дней — она искрошилась и, упав на пол, рассыпалась на куски. В ту же секунду душа юноши-охотника тоже нашла свое упокоение. Она исчезла из воодушевляющего хора голосов, распевавших гимн Владыке.

Сарду больше не было. А Габриэль Боливар стал чем-то новым.

Боливар-Владыка выплюнул изо рта землю. Отвалив нижнюю челюсть, он проверил свое жало. Мясистый отросток с резким щелчком выметнулся наружу и убрался обратно.

Владыка возродился.

Новое тело сидело не очень удобно, и это понятно: Владыка провел в оболочке Сарду очень много лет и привык к ней, — зато временное обиталище было свежим и гибким. Скоро, очень скоро Владыка подвергнет его особому испытанию.

В любом случае материальность человеческого тела, его физические свойства сейчас нисколько не волновали Владыку. Тело исполина Сарду устраивало Тварь, когда ей приходилось оставаться в тени. Однако ныне размер и долговечность оболочки ничего не значили. В новом мире, который Владыка сотворил по своему подобию, эти качества потеряли всякий смысл.