Закат - Гильермо дель Торо

Лагеря… Скотные дворы людей… Кровяные фермы, рассеянные по стране… По всему миру…

В каком-то смысле Сетракян всегда это знал. Всегда знал, но никогда не хотел поверить до конца. Он видел это в глазах Владыки при их первой встрече в бараке Треблинки. Бесчеловечность одних людей по отношению к другим людям лишь разжигала аппетит монстра к разрушениям. Мы сами, творя чудовищные зверства, показали этому наипоследнейшему карателю рода человеческого путь к нашей собственной верной смерти, словно бы добровольно пригласили его — во исполнение какого-то страшного пророчества.

Здание содрогнулось. Мониторы на панели управления погасли.

Сетракян откашлялся, чтобы вновь обрести голос.

— И где же сейчас твой Владыка? — спросил он.

Он везде, разве ты не знаешь? Он здесь. В эту самую минуту. Наблюдает за тобой. Через меня.

Сетракян приготовился и сделал шаг вперед. Выбранный им курс был чист и ясен.

— Владыка, должно быть, доволен твоим рукоделием. Но теперь ему от тебя мало пользы. Не больше, чем мне от тебя.

Ты недооцениваешь меня, еврей.

Айххорст без видимых усилий вспрыгнул на ближайшую консоль, уйдя от досягаемости сетракянова меча. Сетракян вознес серебряное лезвие, нацелив острие в горло нациста. Руки Айххорста спокойно свисали по бокам, его удлиненные средние пальцы легонько почесывали ладони.

Тварь притворилась, что атакует; Сетракян сразу же сделал встречный выпад, давая понять: пощады не будет. Старый вампир перепрыгнул на другую консоль, топча туфлями хрупкие устройства управления высокоточными и крайне чувствительными приборами, изобиловавшими в этом зале. Сетракян быстро повернулся, стараясь не спускать с твари глаз, и вдруг почувствовал, что у него подгибаются ноги.

Левой рукой он по-прежнему сжимал свою трость, служившую деревянными ножнами для меча. Сетракян поднес эту руку к груди и вдавил костяшки узловатых пальцев в точку, расположенную над сердцем.

Твой пульс крайне неровен.

Сетракян вздрогнул и зашатался. Он немного преувеличил свое недомогание, но не для Айххорста. Его правая рука была согнута, и тем не менее он высоко держал меч.

Айххорст спрыгнул на пол и вгляделся в Сетракяна. Его лицо чуть-чуть изменилось — во взгляде проступило что-то отдаленно похожее на ностальгию.

Я больше не ограничен сердцебиением. Движением воздуха в легких. Дешевыми шестеренками и медленным тиканьем человеческих часов.

Сетракян оперся на консоль. Он ждал, когда к нему вернутся силы.

А ты что же, скорее погибнешь, чем продолжишь существование в более совершенном облике?

— Лучше умереть человеком, чем жить чудовищем, — сказал Сетракян.

Ты что же, не видишь, что для всех низших существ вы и есть чудовища? Это вы захватили планету для собственных нужд. Но всякому терпению приходит конец. Вот он и пришел.

В глазах Айххорста что-то мелькнуло, его мигательные перепонки сдвинулись, оставив только узкие щели.

Он приказывает мне обратить тебя. Я не жажду твоей крови. Иудейский инбридинг укрепил вашу линию крови, и в результате получился винтаж столь же соленый, минерализованный и мутный, как вода реки Иордан.

— Ты не обратишь меня. Сам Владыка не смог меня обратить.

Айххорст передвигался бочком, пока еще не пытаясь сократить дистанцию.

Твоя жена боролась, но не кричала. Я подумал, что это странно. Она даже не хныкала. Лишь произнесла одно-единственное слово. «Авраам».

Сетракян решил не обращать внимания на подстрекания Айххорста: ему было важно лишь, чтобы вампир подошел поближе.

— Она знала, каким будет конец, — сказал Авраам. — В свои последние минуты она даже нашла утешение, понимая, что когда-нибудь я отомщу за нее.

Она шептала твое имя, а тебя там не было. Интересно, что будешь выкрикивать ты в свой последний момент.

Сетракян уже почти опустился на одно колено, но все же, уперши кончик меча в пол и используя лезвие как костыль, удержался от падения.

Отложи оружие в сторону, еврей.

Сетракян поднял меч и взялся за рукоятку верхним захватом, словно бы для того, чтобы изучить состояние кромки старого серебряного лезвия. Он осмотрел набалдашник в виде волчьей головы, оценил, как он уравновешивает клинок.

Смирись со своей судьбой.

— Ах, так ведь я уже смирился, — сказал Сетракян, глядя на Айххорста, стоявшего всего в полутора метрах от него.

В этот бросок Сетракян вложил все свои силы. Меч пересек пространство между ними и вошел в Айххорста точно под пластроном, идеально посередине туловища, ровнехонько между пуговицами жилета. Вампир повалился спиной на консоль, заводя руки назад, словно пытаясь сохранить равновесие. В его теле сидело убийственное серебро, и он не мог дотронуться до него, чтобы вытащить лезвие. Почти сразу же Айххорст начал корчиться — вироцидное действие серебра стало распространяться во все стороны от раны, словно в теле вампира принялась расти жгучая раковая опухоль. Вокруг лезвия проступила белая кровь, а вместе с ней и первые черви, спасающиеся бегством.

Сетракян заставил себя подняться в полный рост. Слегка пошатываясь, он приблизился к Айххорсту. В нем не было триумфального чувства победы, и даже удовлетворение он испытывал в самой малой степени. Убедившись, что глаза вампира смотрят прямо на него — и, разумеется, глаза Владыки тоже, — Сетракян сказал:

— Через него ты отнял у меня мою любовь. Теперь тебе придется обратить меня лично.

Затем он ухватился за рукоятку меча и медленно вытянул лезвие из груди Айххорста.

Вампир все еще опирался спиной на консоль, хватая руками пустоту. Он начал заваливаться вправо, начал одеревенело клониться, а Сетракян, пусть и обессиленный, предвосхитил траекторию его падения и, выбрав нужную точку, уткнул в пол острие своего меча. Лезвие замерло под углом сорок градусов — под тем же углом, под которым скошен нож гильотины.

Падающее тело Айххорста проехалось шеей по кромке лезвия, и нациста не стало.

Сетракян вытер начисто обе стороны серебряного лезвия о рукав Айххорстова пиджака, а затем отодвинулся подальше: из обрубка вампирской шеи уже начали разбегаться кровяные черви. Внезапно Сетракян почувствовал в груди страшную тесноту, словно там завязался огромный узел. Он выудил из кармана коробочку с таблетками, попытался открыть ее своими шишковатыми пальцами, и… содержимое коробочки рассыпалось по полу большого зала Главного щита.

Из здания атомной станции на свет дня первым вышел Гус, Анхель хромал следом. Свет дня был мутным, тусклым, хмурым. Свет последнего дня.