Гойда - Джек Гельб

прищуривал взгляд, поглядывая, сколь длинны ноги у той али иной лошади, глядел на круп да шею. В руках Фёдор гнул хлыст свой, сложенный в несколько раз.

«Чёрт бы их всех драл, надо было Данку везти с собою…» – грустно вздохнул Фёдор, приглядываясь к лошадям.

– Афанасий Иванович наказал вам снарядить её, – молвил холоп, подходя к стойлу с длинноногой кобылой.

Басманов вскинул бровь – столь подивился красе её. На лошади уже было надето седло, на морде – шёлковая узда с мелкой тесьмой. Походка длинных копыт выдала спокойный нрав, покладистый. Холоп вывел лошадь из стойла. Красавица востроногая была серою, да нос с копытами – чернее сажи. Влажные глаза сонно глядели по сторонам, взмахивая кручёными ресницами. Хвост и грива чернели у самых корней, но делались несколько светлее.

– Как звать? – спросил Фёдор, протягивая руку вперёд.

– Зорька, – с поклоном ответил конюх.

Лошадь медленно подалась мордой к опричнику, обнюхивая руку его.

– Я Федя, – тихо прошептал юноша.

Зорька повела ушами, точно приветствуя его. Фёдор уж взял за уздцы её да повёл к выходу, как холоп робко обратился:

– Фёдор Алексеич! – замялся конюх.

Крестьянин паче огня боялся подступиться к опричнику. До холопа Басманову не было вовсе никакого делу, а раболепство его лишь несколько досаждало нынче.

– Афанасий Иваныч доложить велел, чтобы вы к полудню воротились, – продолжил крестьянин, кланяясь часто да неуклюже.

Басманов глубоко вздохнул, закатывая глаза.

– Ага, – коротко бросил Фёдор.

Вывел опричник Зорьку да дал ей освоиться на белом свету. Лошадь слабо ударила копытом, повела головой. Чёрные влажные ноздри раздулись, почуяв утреннюю свежесть. Завидя, что Зорька сама не против прогулки, Фёдор лихо запрыгнул на неё. Видать, лошадь сразу признала всадника, оттого и не противилась воле его. Уж скоро выехали они со двора. Не спешил Басманов гнать новую лошадь, не прознав нраву её, да тем паче что пришёл он спозаранку, едва ли не разбудил её.

Всяко любая усталость не вставала супротив них – резво да ретиво мчалась Зорька, и самой ей в радость было вырваться из тесного стойла. Раздолье, светлое раздолье расстилалось пред ними – кругом лишь безлюдные поля. Редкие деревья были боле приземисты, да стволы толще приходились. Стояло каждое деревце, точно сторонясь сродника своего. Солнце ещё не свирепствовало, оттого предался Фёдор раздолью да мчался куда глаза глядят.

Долго ли резвились они с Зорькою, коротко ли, да всякому запалу приходит конец. Басманов не давал никакого знака лошади, чтобы та попустилась, но сама Зорька принялась сбавлять шаг. Юноша держался за длинную гриву у самого основания шеи. Фёдор откинул голову назад, закрыв глаза. Грудь его молодецкая распиралась от свежего, иного воздуху. Голову чуть повело, но вскоре Басманов перевёл дух да огляделся.

Вдали белело что-то, сродни монастырю, по крайней мере, то порешил Басманов. И как то не порешить, ежели где-то вдали и впрямь поблёскивал крест? Фёдор направил Зорьку к белым стенам. Стоило им приблизиться почти на полверсты, юноша разочарованно вздохнул, и плечи его прямо осели. Стены, завиденные вдали, давно уж пустовали, глядя на болотистые низины и подножия пологого холма. Там же, внизу, плескалась мелкая речушка, заросшая остролистной осокой.

Покосившиеся ворота заброшенного монастыря давно были снесены, и массивные двери уже успели войти в землю и порасти травой. Фёдор хмуро оглядывался, перебирая гриву лошади. Медленно они обошли кругом монастырскую стену, или те камни старой кладки, что от неё сохранились. Ближе к заболоченному подножью спускалось забытое кладбище. Могилы поросли толстым слоем мягкого мха, и высокая трава едва-едва давала показаться дневному свету деревянным покосившимся крестам. Лишь одна могила, верно, была сложена с толком – глинистая земля не давала расти никакому сору. Что-то плюхнулось в болоте, и Фёдор обернулся да весь обратился в слух. Зорька повела головою и намерилась уходить.

– Погоди, погоди… – Фёдор погладил лошадь по крутой сильной шее, а сам искал взглядом, не зная чего.

Облака отступили. Солнце озарило болотистое устье речушки, старые разваленные стены да кривые ворота. Фёдор разглядел сколы на дверях, утопших в мягкой почве. Расщелины были полны земли, из которой проклёвывались редкие маленькие цветы. Жёлтые их бутончики слабо покачивались от свежих ветров, и они согласно кивали каждому веянию. Близился полдень. Глубокий вздох сорвался с уст юноши, и он нехотя развернул Зорьку.

Напоследок Фёдор обратился взором на старые ворота, и отчего-то они сделались злыми, зловещими, и у Басманова пробежал холодок по спине. Опричник цокнул да усмехнулся собственной глупости – экая напасть – старая развалина! Фёдор пустился в обратный путь, да не шибко спешил. Он старался припомнить какой знак, чтобы уже в Слободе испросить отца своего о сих местах – уж больно они казались знакомыми. Пущай не было ничего приметить, кроме одиноких деревьев да поросшей кривой дороги, по которой едва кто езжал, помимо уж самого Фёдора.

Солнце уж вновь прикрылось кружевными облаками, когда опричник вернулся да вернул лошадь в стойло.

– Я ещё ворочусь за тобою, – тихо молвил Басманов, похлопав Зорьку по шее, а сам поспешил в барский терем.

– Явился-таки! – всплеснул руками Вяземский, застав Фёдора на крыльце.

Юноша раскланялся, притом с напускной излишней угодливостью.

– Чудные же лошади в ваших конюшнях, Афанасий Иванович, право! – молвил Фёдор, ступая в светлицу.

– Полно, Федь, – сухо отрезал Афанасий. – Ты запоздал маленько.

– Разве? – спросил Басманов, не оборачиваясь да садясь за накрытый стол.

Кушанье остыло, да у Фёдора разыгрался такой голод, такая жажда с резвой езды, что и вовсе то никакого значения не имело. Афанасий сел несколько поодаль да жестом велел, чтобы девицы крепостные несли всё то, что уж прибрали до прихода Басманова.

– Не подставляйся, – Вяземский стукнул дважды пальцем о стол, застеленный узорною скатертью.

– Да полно тебе тревожиться, Афонь! – Фёдор взял чашу да поглядел, как плещется в ней янтарный мёд. – Больше печься надобно об Пальском.

– Живой Димка, и на том слава богу. – Вяземский перекрестился. – Ох и намаюсь я с вами!

Фёдор отпил да сел вполоборота, опёршись лишь одной рукой о стол, а сам же подался несколько назад. Любопытный взор юноши обошёл светлую залу, где нынче трапезничали опричники.

– А как давно поместье за тобою? – спросил Фёдор, точно бы и не слышал последних слов князя.

Афанасий не дал ответа, но поглядел на юношу. Хмурые брови Вяземского сдвинулись к переносице. Фёдор же всем видом своим был готов внимать, право, и не углядев нигде поводу для гнева али обиды.

– Дак давненько уж. Ну, тебя ещё на свете не было, – молвил Вяземский, пожав плечами. – А чёй-то тебе?

– Да вот, припомнить не могу, – молвил юноша, ставя чашу на стол, – лет