94 Избранные труды по языкознанию - Вильгельм Гумбольдт

Интересно было бы проследить, как от автора к автору меняется набор гум- больдтовскнх антиномий, но для этого здесь нет места. Важно, однако, отметить, что антиномии В. Гумбольдта в своей совокупности представляют не некоторый механический набор, а гармоничное, взаимообусловленное и последовательное в своей связности единство. К их рассмотрению мы теперь и обратимся.

В самом общем виде концепцию В. Гумбольдта можно охарактеризовать следующим образом. Непосредственно данное неспособно представить существующие связи, и поэтому на этой основе нельзя формулировать законы. Чтобы сделать возможными научные заключения, необходимо допустить существование не данных непосредственному наблюдению вещей и процессов. Это разграничение между двумя подходами есть разграничение между наблюдением и познанием, но не все ограничивается этими двумя величинами, существует и играет столь же важную роль и третья величина. Познание возможно лишь тогда, когда познающий субъект (человек) наблюдает (а наблюдение никак не исключается) объект как нечто. И это iнечто" обусловливается теорией. В понимании В. Гумбольдта теория должна базироваться на понятии творческой деятельности, свойственной человеку, воплощающейся в языке и реализующейся силой мысли неоднородным образом в общественных образованиях — народах — и присущих им свойствах, что ныне можно соотнести с национальным характером. Все прочие положения учения В. Гумбольдта являются производными от этого основного тезиса.

Главным козырем при обличении В. Гумбольдта в беспросветном идеализме является его высказывание: «Язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык, и трудно представить себе что-либо более тождественное».

Можно было бы отвести основанные на этом (и подобным им других высказываниях) обвинения В. Гумбольдта в представлении духа как верховного и руководящего начала простым указанием на то, что немецкое слово Geist, которое употребляется в данных случаях, в одинаковой мере означает и „дух, душа" и „ум, мысль, образ мыслей", и недаром в одном переводе произведения В. Гумбольдта говорится об «умственном развитии человеческого рода», а в другом переводе — о «духовном развитии человечества». Иными словами, приведенное предложение вполне допустимо перевести и так: «Язык народа находит свое воплощение в образе мыслей народа, и образ мыслей народа воплощается в его языке — и трудно представить себе что-либо более тождественное». Но нет надобности прибегать к таким элементарным приемам. В конце концов, и некоторые из тех ученых, для которых немецкий был родным языком, интерпретировали В. Гумбольдта в неокантианском плане, как это, например, делал Эрнст Кас- сирер [112]. Гораздо важнее рассматривать отдельные высказывания в контексте всей системы взглядов В. Гумбольдта, где они обретают свое действительное содержание. Что же касается приведенной цитаты, то она получает свой подлинный смысл, даже если только привести ее вместе с непосредственно предшествующими словами: «Духовное своеобразие и строение языка народа настолько глубоко проникают друг в друга, что, коль скоро существует одно, другое можно вывести из него. Умственная деятельность и язык способствует созданию только таких форм, которые могут удовлетворить их обоих» [113].

Приведенное высказывание образует основу и для понимания категории внутренней формы языка, которая обычно и находится в центре внимания, когда ведутся споры о теоретической концепции В. Гумбольдта. В основе этой категории, бесспорно, лежит тезис о творческой деятельности человеческого мышления, воплощающейся в языке и в свою очередь испытывающей влияние языка, а также и уже отмеченное обстоятельство, что эта категория пришла в теорию языка из теории искусства. Хорошо известны слова В. Гумбольдта: «По своей действительной сущности язык есть нечто постоянное и вместе с тем в каждый данный момент преходящее… Язык есть не продует^дёятельности (Ergon), а деятельность (Energeia)… Необходима Бсё~повтор" яющаяся "деятельность, чтобы Тюзнать сущнйСГгь живой речи и создать верную картину живого языка». К сожалению, последующие поколения языковедов не вняли завету В. Гумбольдта и изучали язык не как деятельность, а как продукт деятельности, и как раз эта позиция создала трудности в понимании внутренней формы языка. Поскольку же, язык не есть нечто раз навсегда данное (в своих продуктах), а предстает во все «повторяющейся деятельности», эта деятельность, по В. Гумбольдту, должна протекать определенным..-образом, то есть в определенной форме. По сути дела, эта форма и обеспечивает систематичность и своеобразие деятельности языка; и «в действительности она представляет собой индивидуальный способ, посредством которого народ выражает в языке мысли и чувства». Иными словами, то своеобразие и та систематичность, которые наблюдаются в проявлении деятельности языка, обусловливаются его связью с народом, с его национальным характером, с его образом мышления, почему и оказывается возможным утверждать, что «языки всегда имеют национальную форму, являются непосредственно и собственно национальным творением».

Возможно дать общее определение формы языка, и оно приводится В. Гумбольдтом («Постоянное и единообразное в деятельности духа, возвышающей артикулированный звук до выражения мысли, взятое во всей совокупности своих связей и систематичности, и составляет форму языка»), но нельзя дать определение формы отдельного конкретного языка, его внутренней формы, так как «определение формы языка представляется научной абстракцией». Сознательно прибегая к довольно элементарной формулировке, можно сказать, что внутренняя форма языка обусловливает то, что его деятельность протекает так, а не иначе, использует такие средства, а не иные. «Характерная форма языка отражается в его мельчайших элементах, и вместе с тем каждый из этих элементов тем или иным и не всегда ясным образом определяется языком». Неспроста при этом В. Гумбольдт прибегает к метафорическому сопоставлению: конкретные «языки можно сравнить с человеческими физиономиями: сравнивая их между собой, живо чувствуешь их различия и сходства, но никакие измерения и описания каждой черты в отдельности и в их связи не дают возможности сформулировать их своеобразие в едином понятии».

«Форме противостоит, конечно, материя», и на основе приведенных рассуждений В. Гумбольдт приходит к кардинальному заключению: «В абсолютно^ смысле в языке не может быть материи без формы». Логически оправданным поэтому представляется и другое заявление В. Гумбольдта, вызывающее негативные реакции: «Понятие языка существует и исчезает вместе с понятием формы, ибо язык есть форма и ничего, кроме формы». Ведь деятельность языка всегда протекает % "определенной форме, и если ее отнять, останется неорганизованная, хаотичная груда материи. В приведенных констатациях отсутствует только необходимое указание на взаимозависимость двух величин: если нет материи без формы, то не существует и голой формы без материи.

В связи с положением о форме языка следует толковать и те высказывания, на основании которых делается утверждение, что именно В. Гумбольдту принадлежит честь обоснования теории лингвистической относительности. В подтверждение этой точки зрения приводятся его слова: «Тем же самым актом, посредством которого он из себя создает язык, человек отдает себя в его власть; каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, из пределов которого можно выйти только в том случае, если вступаешь в другой круг». Это происходит потому, что «в каждом языке оказывается заложенным свое мировоззрение».

По сути дела, это утверждение, с одной стороны, продолжение рассуждения о том, что деятельность языка всегда протекает в индивидуальной — внутренней — форме, обусловленной национальным характером носителей данного языка'"а" с" другой стороны, как уже указывалось, носит следы того, что само понятие внутренней формы первоначально возникло из представлений В. Гумбольдта о природе искусства и присущей ей творческой силы. По мысли В. Гумбольдта, в произведении искусства запечатлевается особый, индивидуальный образ мира. Художник, если только он является подлинным художником, не может ограничиваться простым фотографическим отображением окружающего его мира, но творчески воссоздает его, образуя свой — внутренний — его образ. Естественно, образы различных художников не однородны, и, вглядываясь в их произведения, мы как бы смотрим на мир их глазами, осваиваем их „мировоззрение", переходя из одного волшебного „круга" в другой. В приведенных цитатах на место художника встает язык, также творчески осмысливающий окружающую действительность в соответствии со свойственной ему внутренней, порожденной национальными (народными) характеристиками формой.