Кровь Заката - Вера Камша
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Соле нравился Евгений, которого она видела во время не столь уж давней поездки в Мунт. Сухонький, желчный, седой, он буквально лучился энергией и, несмотря на донимавший его, особенно зимой, кашель, давал фору многим сорокалетним. С ней, может быть потому, что она не думала о возвышении ордена, у старика сложились добрые отношения. С Агриппиной он тоже частенько говорил, а вот Генриетту и Диану откровенно ненавидел. Увы, Фей-Вэйю глава арцийской Церкви не жалует, Сола была бы рада видеть его почаще. Хотя вряд ли ей пришлось бы общаться со стариком. Ее наверняка опять заставили бы водить на поводке растолстевшую Виргинию.
Теперь было самое трудное. Трапеза. Довольно равнодушная ко всему, при виде и запахе еды Ее Иносенсия преображалась. Соле приходилось тратить немало усилий, чтобы гости не увидели, как Предстоятельница, чавкая, пожирает изысканные блюда. Нет, обошлось! Похоже, есть Предстоятельница не хотела, наверное, Агриппина загодя накормила ее до отвала. Соле даже пришлось принудить Виргинию пригубить рубинового вина и отломить и изящно отправить в рот кусочек рогалика.
После трапезы следовал большой прием. Предстоятельница грузно опустилась в кресло. Сола стала сзади. Теперь несколько ор можно будет отдохнуть. Сытая Виргиния обычно спокойно сидела в кресле, глядя прямо перед собой. Нужно было лишь не позволить ей уснуть. Хуже было с собственными ногами, но Соланж уже давно с разрешения бланкиссимы использовала магию для снятия усталости. Другое дело, что исцелить себя самое считалось невозможным, у нее же это выходило легче легкого.
Соланж стояла, пытаясь понять, что же рассказывает мирийская бланкиссима о правящем доме этого островного государства. Кажется, герцогиня дала обет посвятить дочь Церкви. Сола помнила, как бланкиссима что-то говорила о крови Кэрна, но это ее не очень интересовало. Жаркая Мирия далеко за Жасминным проливом, ей не увидеть. Зато во дворе что-то происходило. Кажется, кто-то приехал. Но кто, вроде бы все в сборе?
Сола со своего возвышения видела, как Агриппина торопливо вышла, может быть, барон Обен опять прислал сестре гонца. Хотя от него вроде бы уже приезжали прошлой ночью. Матушка говорила, что в Мунте тревожно, как бы не начались беспорядки…
Странное, ни на что не похожее ощущение чуть не свалило Солу с ног. Иногда человек, облитый водой, не сразу понимает, горячая ли она или очень холодная, так и она застыла, пронзенная острой болью, которая почти сразу же отпустила. Осталось только непонимание происходящего, словно бы она видела со стороны и зал, заполненный сестрами и стоящими у стен рыцарями, держащими свои шлемы с белым плюмажем на согнутых руках, и высокое белое кресло, в котором сидела очень полная и очень красивая женщина в белом с распущенными волосами, увенчанными сияющими Рубинами. Видела она и другую женщину, тоненькую, в белом покрывале, стоящую за креслом. Потом в глаза Солы словно бы бросился сноп ярких, как от шутовского хаонгского огня, искр, и все встало на свои места. Она стояла за креслом Предстоятельницы, но больше не чувствовала ее. Мирийская бланкиссима, широкая и плоская, с маленькими рыбьими глазками и рыбьим же ртом, уже сказала все, что хотела, и ждала вопросов. Сола попробовала ответить, но словно бы наткнулась на холодную, упругую стену, отшвырнувшую ее назад.
Это было ужасно неприятно, к тому же сразу же затылок сдавила тяжелая, ноющая боль. Сола сцепила зубы и снова потянулась к Виргинии. То же самое! Почему у нее не получается, ведь это не первый раз? И тут в нависшей тишине раздался показавшийся очень громким голос Генриетты:
– Ее Иносенсии плохо!
Сола бросилась вперед и успела первой коснуться теплой безвольной руки. Виргиния была мертва. Вернее, мертвым было ее тело, потому что сама Ее Иносенсия прекратила бренное существование много лет назад. Сола испуганно отступила и безвольно опустила руки, когда сестры высшей степени посвящения заняли положенные им испокон века места вокруг мертвой Предстоятельницы.
Вернулась Агриппина, и Солу поразило ее расстроенное лицо. Наверное, ей уже сказали, хотя она не видела, чтоб кто-то успел покинуть зал Оленя. Матушка сразу же прошла к креслу, ее появление приняли с облегчением. Еще бы, именно ей придется заниматься бренным телом мертвой Предстоятельницы, пока остальные будут делить Рубины. Однако, отдав появившимся словно из ниоткуда сестрам Цецилии и Леокадии распоряжения, бланкиссима Агриппина отошла от этикета. Подняв короткопалую пухлую ладонь, она призвала к тишине, и все замолчали. Агриппину ценили, а столь вопиющее нарушение ритуала могло быть связано лишь с чем-то весьма значительным.
– Возлюбленные сестры, – грудной голос бланкиссимы был, пожалуй, единственной красотой этой женщины, – мы понесли тяжелую утрату. Никогда еще не случалось, чтобы Ее Иносенсия отходила в дни именин святой равноапостольной Циалы при всех нас. Видимо, Виргиния, как никто, была любезна нашей небесной покровительнице. Теперь по уставу ордена мы должны назвать имя ее преемницы[107], благо святой было угодно в этот день собрать нас всех в Фей-Вэйе. Но сначала, как мне кажется, вам следует узнать новости, которые касаются всех и, соответственно, ордена. Спасать заблудшие души нам приходится на земле, а на земле идет война.
Проклятый
Нет сна, который не кончается либо смертью, либо пробуждением, нет похмелья, которое не проходит… Он действительно чуть не загубил все, чуть не зачеркнул и свою собственную жизнь, и жизнь Ларэна, и жизни тысяч и тысяч живых существ, оказавшихся заложниками его проклятой любви. И о чем он только думал раньше?! О чем, о чем… О Циале, о себе, о чем угодно, только не о том, о чем должен. «Четыре шага до Последнего Греха, и первый сделал ты…» Как же они не поняли, ведь разгадка лежала на поверхности! Ну, хорошо, для него тогда все было слишком близким, он не мог думать об Анхеле спокойно и старался вообще о нем не думать, но Залиэль и Ларэн?! Они должны были догадаться! Или эльфы все же слишком далеки от людей… Впрочем, теперь это неважно. Главное, остановить Герику, она не должна вырваться из башни, еще не время! Как он мог дать ей уйти! Хотя после того, что она ему наговорила…
На правду не обижаются, так, кажется, говорят нудные умники. «Слово правды возносит праведных и ниспровергает грешных», написано в Книге Книг. Вранье все это, куда ближе к истине атэвы: «Большая правда один раз великая радость и девять раз по девять великая боль». Но великая боль может разбудить даже мертвого. Или почти мертвого. Он еще не скоро забудет, если забудет, но он проснулся.
Лунный Волк! Что же случилось с Геро, если она так на него набросилась, она, жалевшая и понимавшая его лучше, чем он сам себя понимал. Женщина что-то почувствовала. Магический удар? Проклятье? Призыв? Смерть любимого существа? Только не это! Если ее возлюбленный… Он даже не удосужился запомнить его имя! Как же, это у него любовь, а у других так… Хотя она во имя любви сделала куда больше, чем он. Только бы ее друг не погиб, пока он купался в своей беде, это было бы слишком страшно. Нет, не похоже… Конечно же, нет! Почувствуй она его смерть, она бы не стала рваться назад, горе навалилось бы, как глыба, лишило бы сил, света, воздуха. Но он-то не почувствовал смерти Ции! Впрочем, это-то как раз объяснимо. Циа не любила, а значит, вряд ли в свой последний миг вспомнила о нем. Нет, друг Геро жив, не могут же на их головы свалиться все беды, что-то да можно обойти стороной, отвести, предотвратить. Тем паче, он теперь знает, что именно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});