Кровь Заката - Вера Камша

С закипающей яростью Этьен ре Фло воззрился на худенького, разодетого в пух и прах мальчонку, в диадеме из золотых нарциссов на тоненьких мышиного цвета волосиках. Лицо мальчика покрывали красные пятна, нос и глаза распухли, он судорожно, по-лягушачьи раскрывал рот, силясь что-то сказать. Это было бы смешно, если бы после его слов пять десятков человек не должны были расстаться с жизнью.

Принц Гаэльзский наконец собрался с силами и пискнул: «Тагэре – это бешедые с… пс… Тагэре – это бешеддые… СПЫ» – и замолчал, озираясь, как затравленный крольчонок. И тут Старый Медведь не выдержал и голосом, от которого по-прежнему приседали кони, рявкнул: «Не вали свои грехи на ребенка… ифранская». На плечо старику легла чья-то рука. Эдмон! Выходит, он освободился?! Внук что-то прошептал, похоже, просил успокоиться, но Этьен уже не владел собой. К ним уже бежали воины в полосатом, и Старый Медведь с ревом: «Смотрите, черти, как умирают ре Фло» – рванулся вперед.

2870 год от В.И.

12-й день месяца Вепря.

Арция. Эльта

Эдмон не мог видеть лица деда, так как стоял сзади, но хорошо себе его представлял. Старый Медведь, даже связанный, даже безоружный, все равно был страшен. Когда дед злился, выдержать его взгляд могли лишь отец и Рауль. Агнесе и Батару это явно было не дано. Королева опустила глаза, Батар отвернулся. На мгновение все стихло, над эльтской долиной повисла жуткая тишина. Затем ифранка сжала кулаки и провизжала какой-то приказ. Арцийцы замешкались, но с десяток эскотцев рванулись к деду. И тут Эдмона словно бы что-то толкнуло в спину. Он прыгнул вперед, и «полосатые» растерянно остановились, чуть не налетев на юношу, не зная, кого хватать первым. А Эдмон обернулся к деду и коснулся его плеча: «Прости, но право Тагэре умирать первыми!»

Дед шумно втянул в себя воздух, и в его глазах, Эдмон мог поклясться, сверкнула неистовая гордость и благодарность, а второй сын Шарля Тагэре пошел прямо на эскотцев, и те расступились, давая дорогу. Юноша так и не понял, когда и каким образом он освободил руки, но веревок не было. Отступили и боль, и усталость. Его захватила и понесла какая-то странная сила. Это было дико, невероятно, нелепо, но он словно бы командовал собственной казнью. С гордо поднятой головой Эдмон шел мимо угрюмых арцийцев и оторопелых эскотцев, даже не глядя на них, шел так, словно бы их и вовсе не было.

Он не заметил, как дед тяжело бухнулся на больное колено, как рыцарь, приветствующий своего сюзерена, и как его примеру последовали все пленные, держащиеся на ногах, и даже кое-кто из лумэновцев. Преклонение перед кровью истинных Волингов было сильнее и вражды, и боязни. То, что Эдмон Тагэре, граф Рунский сейчас умрет, знали все, но никому бы сейчас не пришло в голову назвать его пленником или побежденным. Да и сам он об этом не думал. Эдмон не замечал ни палачей в масках, ни Батара, ни королевы, разве что ее несчастного сына, а на высокий эшафот поднялся легко и грациозно, как на крыльях, даже ни разу не поскользнувшись на узких влажных ступенях. Ему не было страшно, наоборот, все его существо затопили радость и уверенность в будущей победе, которая вырастет из поражения, и в том, что смерти, собственно говоря, и нет, а есть лишь дверь в иные миры, сверкающие и великолепные. Но войти в нее можно лишь с чистой совестью и высоко поднятой головой. Он не понимал, откуда к нему пришло это знание. Он просто знал, и все.

На самом верху Эдмон Тагэре оглянулся. Ставшее вдруг небывало острым зрение выхватило из череды пленных деда и дядю Леона. Как же им объяснить то, что знает он?!

Бледный как полотно клирик забормотал какие-то слова и осекся, пораженный восторгом, бьющим из глаз юноши, а Эдмон быстро приложился губами к Знаку служителя и обернулся к толпе.

– Люди! Смерти нет! Если не боишься, если веришь в то, за чем шел, если на тебе нет грязи, ты свободен от Смерти! – Звонкий юношеский голос разнесся над замолкшим белоснежным полем, рванулся к низким облакам, полностью заполнив огромное продрогшее пространство. Такого просто не могло быть, но Эдмона Тагэре слышала замершая Эльта, и в отчаявшихся сердцах вспыхивала надежда, его слова звенели и на дальнем конце альбинского луга, где стонали и метались в горячке раненые, и у окраины Груокского леса. Все другие звуки словно бы померкли и растаяли, уступив небо и землю сыну Шарля Тагэре. – Мы уходим туда, где нас ждут, не надо о нас жалеть! Жалейте Арцию! Жалейте себя! Вы ошиблись тропой и идете в трясину. Уходите! Уходите, пока не поздно. Тем, кто ошибся, не мстят. Агнеса и Батар лгали и лгут. На них кровь и грязь! Они не любят Арцию! Они никого не любят. И они проиграют! Зло всегда проигрывает. Не прощайте злу! Не оплакивайте добро! И не мстите ради мести! Мы еще встретимся после боя великого и вечного. А сейчас у каждого своя битва. Арде!

Эдмон дерзко улыбнулся вздрогнувшему палачу и шагнул к плахе.

2870 год от В.И.

12-й день месяца Вепря.

Арция. Эльта

Барон Люсьен Крэсси не хотел смотреть и все же не мог оторвать взгляд от сколоченного наспех эшафота. Не было ни радости, ни хотя бы удовлетворения. Да, он отомстил за братьев, но как и кому?! И, главное, кто воспользуется плодами победы?! Странное дело, чем дольше Люсьен смотрел, как умирали Тагэре и ре Фло, тем больше верил, что тогда, в Кер-Оноре, произошло чудовищное недоразумение. Такие враги не бьют в спину. А этот мальчик! Как святой со старинной иконы! Крэсси успел повидать всякое, но про такое только в Книге Книг найти можно! Да и старик ре Фло… Люсьен представил на его месте сначала себя, а потом тех, вместе с кем он оказался. Половина, если не больше, ползали бы по земле, прося пощады. Но разве Тагэре кого-то казнил? Крэсси лихорадочно вспоминал и не мог вспомнить ничего подобного!

Покушения на Шарля давно перестали считать, но герцог эльтский по обвинению в государственной измене и покушении на персону регента не наказал никого, хотя мог бы! Никого! А у Тон Ноарж всех, положивших оружие, и вовсе отпустили на все четыре стороны. Фарбье, конечно, тряханули, не без этого, но ведь то, что эта семейка обожрала Арцию не хуже саранчи, знали все!

Вся жизнь Люсьена прошла в баронском замке на границе с Фронтерой. Он остался с матерью, когда старшие братья решили попытать счастья в войне, уже тогда прозванной войной нарциссов, и откликнулись на призыв королевы. Потом они погибли. Все трое. Были убиты, и виновен в этом был Шарль Тагэре. Так говорили, и он поверил и верил до этого проклятого дня. А теперь не верит, хотя за утраченную убежденность в своей правоте готов отдать душу Проклятому. Не верит, что у убийцы может быть такой сын. Не верит, что маршал Батар и чужеземная королева хотят добра Арции. Не верит, что братья погибли по вине покойного герцога. Но во имя святого Эрасти, по чьей же?! По чьей?! Не будь убийства в Кер-Оноре, здесь, под Эльтой не было бы ни одного арцийца, не считать же арцийцами живоглотов, жрущих ифранские отруби!