Оправдание Шекспира - Марина Дмитриевна Литвинова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поэт из рода обезьян, бедняга,
Хоть признанным считается главой,
А ведь всегоИто он старьевщик, вор.
Торгуя краденым, так осмелел,
Что мы, обобранные им, сменили
На жалость гнев. Сначала клюнул (gleane) здесь,
А там стянул. Потом купил старье.
И вот уж пьесами богат и славен.
Он все хватает, выдавая ум
Чужой за свой. Скажи ему, махнет
Рукой, а вздор! Досужий простолюдин
Проглотит все. Кто первый написал,
Для вечности неважно. О, глупец!
Кто не поймет, где целое руно,
А где кусочки, сшитые в одно.
Ортодоксальные шекспироведы считают, что стихотворение это о Шекспире (Шакспере), но что Джонсон ничего нового о своем сопернике не сказал: общеизвестно, что Шекспир легко заимствовал и у своих современников-англичан, и у древних авторов, и у итальянцев. Значит, для них поэт-обезьяна – Шакспер, великий драматург; Джонсон и в самом деле говорит о нем: «Would be thought our chiefe» – признанный глава.
Эпиграмму и стих на памятнике в Стратфорде объединяет одна мысль, выраженная в разных тонах: «Он все хватает, выдавая ум / Чужой за свой» (эпиграмма) и «Все им написанное превращает собратьев драматургов в пажей, обслуживающих его ум» (памятник).
Эти строки, имея одно значение, оценку содержат разную: поношение и похвала. Если вдуматься, то строки с памятника перекликаются, только шиворот-навыворот, и со стихотворением Джона Дэйвиса, для которого все остальные литераторы были пажами Шекспира в том смысле, что подхватывали семена чести, которые он сеял. И, конечно, с панегириком в «Кориэте», где друзья Шекспира называют себя его «дзани», то есть послушными подражателями. Бен Джонсон откровенно груб, но и он сквозь зубовный скрежет признает осмеиваемого поэта главой поэтической команды.
Антистратфордианцы, отделяющие Шекспира, автора пьес, от Шакспера, актера, относят эпиграмму Джонсона «Поэту-обезьяне» к Шаксперу, жалкому стихоплету, в чем явно нет логики (нарушен один из бэконовских принципов исследования – быть предельно внимательным к мелочам): да, Бен осыпает насмешками, даже оскорблениями, поэта, но отмечает его признанное главенство. Шакспер же, согласно их же теориям, претендовать на главенство никоим образом не мог. Так что эти стихи обращены именно к автору пьес и поэм, кем бы он ни был. А стратфордианцы, поспорив немного об этом стихотворении в начале прошлого века, в дальнейшем редко к нему возвращаются: раз анонимное, нечего и гадать на кофейной гуще. Замалчивание – их тактический прием, от отчаяния.
Из стиха на памятнике вытекает, во-первых, что Шакспер писал стихи и его даже называли поэтом, в такой мере, в какой можно назвать художником его друга Бербеджа. Мы ведь и сейчас так же используем это слово: оно применимо и к Пушкину, и к юнцу (студенту, рабочему и пр.), пробующему перо. И, во-вторых, Шакспер, считая себя поэтом, позволял себе править, «штопать» пьесы профессиональных драматургов, как и когда ему заблагорассудится. Эта общая склонность к бумагомаранию и фамилия, похожая на «Потрясающий копьем», возможно, и послужили сопряжению клоуна-дурака Уильяма с умниками Ратлендом и Бэконом. И Шакспер оказался втянутым в эту литературную игру. Конечно, сыграло роль еще и то, что «good will» было любимое выражение Фрэнсиса Бэкона. Да к тому же, само по себе cлово «will» было своеобразным паролем для братьев Бэконов. А имя «Уильям» еще и включало на уровне внутреннего корня понятие «helm» («шлем»). Но к 1623 году псевдоним «Шекспир» окончательно закрепился за Ратлендом: взаимная договоренность была уже давно достигнута. И потому в момент строительства памятника можно было без колебаний употребить имя «Шекспир»: к Бэкону оно больше не относилось. Снова и снова перечитывая английское шестистишие на памятнике, не перестаешь изумляться изощренному хитроумию участников этой игры, которая началась лет тридцать до создания памятника вовсе не как игра, а как целенаправленная необходимость.
В 1623 году Бен Джонсон написал для Первого Фолио знаменитую оду «Памяти любимого мной Уильяма Шекспира и того, что он нам оставил», где называет Шекспира «душой века, чудом нашей сцены, звездой поэтов» и т. д. Из чего, казалось бы, следует: или для Бена было два Шекспира – великий, бесподобный, несравненный создатель тридцати шести пьес Первого Фолио и бесцеремонный нахал, без зазрения совести присваивающий себе плоды чужого ума; или же Джонсон, профессиональный сочинитель од, способный состряпать по заказу самое высокопарное восхваление, расходящееся с его личным чувством, и эти стихи написал, как когда-то сочинил изящную эпитафию на смерть леди Сесилии Булстред, кузины и близкой подруги леди Бедфорд, родственницы и подруги Елизаветы Ратленд. Эпитафия была написана по просьбе друга Джона Донна Джорджа Гаррарда, приславшего к Джонсону человека с укоризненным письмом. Джонсон сочинил эпитафию, пока человек ждал. История эта стоит того, чтобы рассказать о ней подробнее.
Сесилия Булстред умерла от истерического припадка, вызванного чудовищно оскорбительным стихотворением «An Epigram on the Court Pucell» [278], которое было написано Джонсоном в 1609 году. Oбратите внимание на дату: «Сонеты», «Троил и Крессида» вышли в том же году. Первый раз эпиграмма опубликована в «The Under-wood» [279], XLIX. Над этим сборником он работал в начале двадцатых годов, издан после смерти поэта.
Джонсон был очень зол на нее: Сесилия, за что-то сердившаяся на него, не скрывала возмущения и не пригласила к себе на вечер, где были Джон Донн, сэр Томас Овербери (сэр Томас был влюблен в графиню Ратленд, в 1613 году отравлен в Тауэре графиней Сомерсет) и другие его друзья, собравшиеся провести время за модной тогда игрой в слова. Джонсон разъярился, написал не просто глумливое стихотворение, но еще и клеветническое, оно стало ходить по рукам и попало к Сесилии. Оскорбление было столь велико, что сердце бедной женщины не выдержало: стихотворение действительно гнусное. Узнав, что эпиграмма дошла до адресата, Бен был немало огорчен. А написав эпитафию, в которой называл Сесилию девственницей и святой, присовокупил к ней ответное письмо Гаррарду, в котором очень сожалел, что не успел повидать Сесилию перед
