При дворе Тишайшего. Авантюристка - Валериан Светлов

Впрочем, прежде чем стать кавалеристом, Ивченко («Светлов» — его литературный псевдоним) получил разностороннее образование: привилегированные (военные) гимназия и училище, уроки у профессоров, прекрасная домашняя библиотека… Род Ивченко, к которому принадлежал Валериан Яковлевич и которым он всю жизнь гордился, был не просто дворянским, но и весьма богатым. Между тем однополчане не раз слышали от него замечания о «цене времени» и… видели между тем, что он это, свободное от службы, время тратил на поездки по станицам, на пустопорожние, как они считали, разговоры со стариками, на переписывание в толстые тетради записанных им на казачьих празднествах песен… Армейских будней для этого офицера будто не существовало, наоборот, служба его, протекая на Кавказе, столь волновавшем многих русских писателей, еще более усиливала давние литературные устремления…

И когда в 1887 году были опубликованы «Очерки станичной жизни В. Светлова», многих поразила литературная профессиональность совсем неизвестного дотоле автора. С этого времени его произведения печатаются в лучших журналах: «Русская мысль», «Вестник Европы», «Родина», «Артист»…

…Наконец Ивченко выходит в отставку, чтобы стать «всецело Светловым».

Нет, не социальные проблемы в центре романов, повестей, многочисленных новелл Валериана Светлова на темы современной ему жизни… Отношения Мужчины и Женщины, духовное содержание любви, собственные, достаточно смелые для его времени утверждения о семейной нравственности… Вот что пишет Светлов-критик: «Мы смотрим на живопись и на литературу как на проповедь, требуем от художественных произведений тенденции и «пользы для народа»… и до сих пор «Арестанты на этапе» действуют на нашего зрителя импонирующим образом, а обнаженная женщина, как бы она хорошо ни была написана, оставляет зрителя холодным и безучастным, за исключением двух-трех порнографов».

Кстати, и потому уже не случайно его пожизненное увлечение балетом… Хотя подобные увлечения в конце прошлого века противоречили убеждению многих интеллигентов в «чуждой народу аристократичности этого искусства» (так что задним числом отказывали даже Пушкину «наслаждаться красотой, пластикой, формой, грацией, ритмом танцев и линиями человеческого тела» — из книги В. Светлова «Терпсихора»), а также и мнению служителей Церкви, видевших в публичном обнажении танцоров «язычество плоти» и «попрание духа».

…Сейчас, наверное, уже не стоит доказывать невозможность исключения из нашей, мирской, жизни такого искусства, как балет. О самом же Валериане Яковлевиче Светлове знали уже тогда: это был христианин— судя не только по неукоснительно соблюдаемым им обрядам, но и по духу. Да, именно своими «духовными повестями», такими замечательными, как, например, «Дева Мария» и «Сказание о хитоне Господнем», увлекал он в «область Божественного» многих, даже и не столь верующих читателей.

В начале века, по мере приближения знаменательной в истории нашего Отечества даты— трехсотлетия Дома

Романовых, опять вырос среди писателей интерес к работе над исторической беллетристикой. Взялся за перо и Светлов… Успел написать на темы из отечественной истории два вошедших в настоящий сборник романа. А мог бы, явно уже увлекшись этим жанром, написать и еще не один роман…

Но разразившиеся тогда войны, мировая и гражданская, слишком многое остановили в России… Хотя на войну с Германией Ивченко-Светлов откликнулся как дворянин: в пятьдесят пять лет опять надел кавалерийскую форму и был признан как один из самых отважных офицеров Дикой дивизии.

Но когда началась война другая… годы и раны сказались. Послереволюционное в родном Отечестве братоубийство что-то надломило в душе писателя…

В Париже, где затем Валериан Яковлевич жил до конца своих дней, хватало у него сил писать лишь о балете. Писал и печатал он там больше на французском, однако эти статьи иногда переводили и для английских и для немецких изданий.

А потому было бы только справедливо издать тепері> труды первого русского балетоведа на его родине. То есть это первенство Светлова было признано еще до революции и не только в России, но и во Франции… Известна его роль в успехе «русских сезонов» балетной труппы Дягилева в качестве члена ее Художественного совета. Например, европейская культура обязана Валериану Светлову в открытии им новаторского искусства Михаила Фокина и Анны Павловой.

И еще… Независимо, к какой конфессии — православной, католической или протестантской принадлежат издательства, выпускающие христианскую литературу, так теперь была бы ко времени публикация хотя бы одним из них замечательных «духовных повестей» В. Я. Светлова!

Читатель, конечно, заметил, что в романе, давшем название всему сборнику, путь к своему позорному концу человека, преступные деяния которого волнуют нас до сих пор, изображается несколько другим, чем тот, который «указан» Петром Первым… Отличается этот «путь» в романе и от широко распространенных толков о связях «Гамильтон» и с императором, и с его денщиком. Действительно: слетали в то время с плеч головы и поважнее денщицкой — и чтобы решился последний на столь опасное «родство»?.. Страх наверняка «заморозил» бы денщика Ивана Орлова, даже если бы любовница императора и призналась ему в своей любви — в то время как это признание — о ее любви к другому — столь коварным способом выманил из нее сам император. Не правда ли, замечательно дано в романе пиршество в доме Зотова, во время которого произошел этот последний их разговор, — именно к нему автор стянул все нити своего повествования… Не желая тем самым подтверждать официальную версию о денщике — как об отце будто бы троих, погубленных матерью детей (кстати: очевидно для современников было только одно ее убийство). Недаром «после разбирательства» денщик Орлов был не только не наказан, но и возвращен к прежним обязанностям. Но это уже вне романа.

Хотя, раз уж Светлов поднял здесь свою излюбленную тему отношений мужчины и женщины, стоит подумать о том, почему эта тема и в отношениях царя Петра с героиней подлинной истории и с другими женщинами (разумеется, речь здесь не о случайных «встречах») имела «национальную окраску».

В светловском жизнеописании всеизвестной преступницы этот вопрос, поставленный было сначала ради остроты сюжета, затем, как бы сам собой, свелся к пониманию, что она — русская.

Однако героиня подлинной истории представилась Двору, скажем так, не совсем русской… Она знала, что делала. Ибо — не могла она не знать о боярыне Евдокии Матвеевой… Нет, конечно же, любовью— в том смысле слова, о котором у нас речь, чувство Петра к Матвеевой назвать нельзя, для этого ко времени их знакомства была она слишком пожилой. Но не она ли, эта первая Гамильтон, стала прообразом «его женщины» в молодых?..

…Дом Артамона Матвеева, в который вошла хозяйкой «девица Гамильтон», стал одним из самых «европеизированных» русских домов Москвы. В нем воспитывалась — а потом, уже будучи царицей, так часто ездила в него — Наталья Кирилловна… И очень любил юный Петр бывать в нем с матерью. Обычно столь непоседливый, во все глаза смотрел он, как непривычно для боярских русских домов эта красивая женщина одета была у себя дома, жадно слушал, что в последнее время прочитала она в «немецких книгах», улыбался даже, когда вольно и весело подшучивала она над интересом его батюшки — будто бы большим, чем к управлению своим «царством-государством» — к иконописи и росписи дворцовых палат…Зело непохожа была эта бывшая Гамильтон на других, скучных, по его мнению, боярынь, и еще — удивляла она Петра, радовала многими в своем доме иноземными диковинами.

Так что потом интерес молодого царя Петра к Анне Моне и ее немецкому дому возник не случайно. В этой связи любопытны в романе Светлова детали: как бы на смену Анны Моне фаворит Петра Меншиков просит «воюещего Прибалтику» Шереметева прислать девушку-иноземку. Ставшую затем императрицей! И фрейлина-преступница размышляет о причинах блистательного успеха этой своей знакомой из Магдебурга, а также — чем привлекла и так долго удерживала около себя царя Анна Моне… Уж, наверное, после такого «изучения» говорила она Петру о своем, пусть и очень дальнем, родстве с Гамильтон и даже не с одной, а с двумя «девицами Гамильтон». Бывшими «таковыми» до того, как породнился с ними думный дворянин Артамон Матвеев…

Весьма любопытно «провидение» этим дворянином-чиновником значения родства с россиянами иноземного происхождения: именно на детей таких браков с особенной уверенностью опирался потом Петр в борьбе с «боярской Русью». Племянницу своей жены, тоже в девичестве «Евдокию» Гамильтон, Матвеев отдал в жены Федору Нарышкину, а племянницу последнего, Наталью, взял к себе в дом (при жизни-то ее родителей!..), воспитав Наталью Кирилловну для своего друга-царя Алексея Михайловича (когда очевидно стало для всех нездоровье первой жены государя). Так что «не по дружбе» с царем, а по родству с ним стал Артамон Матвеев сначала окольничим, а затем, собственно, боярином… А его сын, Андрей, — одним из руководителей при Петре всей внешней политики России.