Свет мой. Том 2 - Аркадий Алексеевич Кузьмин

я, не я. И он-то все равно уж не вырастет больше. Не нужен. – И все-таки неуправляемый уже подросток схватил крабенка, поднес к глазам своим и по-скорому кинул его обратно в водное пространство: – Видите, и отпустил, – сказал вроде бы с издевкой за недопонимание его совершенно не кровожадных намерений.

Вдруг истошный крик другого юнца изошел на весь пляж:

– Папа, краб! Краб! Греби ко мне скорей!

– Сейчас! Сейчас! – Бултыхнулся отец с надувного матраца, держа в руках орудия подводного лова. – Ты только воду не мути! Давай, заходи с двух сторон! Окружай!

– Что, словили? – подгребла к ним поближе на матраце и мать-гусыня. – О, какие красавцы, вижу! Ловко же вы…

– Поймали! Мы поймали! Сразу двух! Смотрите!..

– Ну, какие молодцы!

В ажиотаже оглашенные ловцы, повыскочив на пляж, вырыли в песке ямку и всунули в нее изловленных пленников. Сбежались ребятишки, завосхищались, заспрашивали:

– А дальше… Что будете с ними делать?

– Известно что: ням-ням, – отвечали ловцы.

– Что, съедите? Жалко…

– Нет, мы лишь попробуем. Разве нельзя? Столько здесь добычи. Идем-ка, пошарим еще. – И вновь пускается вплавь эта проворная семейка истребителей.

На песочке к Ефиму и Насте присоединился Авдей с Олей и с радостным золотисто-рыжим Дружком, дворнягой.

Авдей разделся и с блаженством бултыхнулся в море. А за ним – и Дружок. Оля тоже полезла с краюшка. Этому последовали Настя и Ефим. Поплавали и побрызгались с удовольствием. И побегали еще по песку в догонялки.

– Раньше больших крабов на море было пропасть сколько, – сообщил, присев, Авдей: – можно было брать-собирать их запросто – голыми руками: они вроссыпь стаями выползали на берег, бегали. Больше всего на косе, на мелководье. Ловили их по сотне за час. И то, что старожилы вылавливали их для еды, ущерба для их численности не наносилось нисколько. Позже нахлынула сюда прорва всяких добытчиков всего дармового – ради даже засушенных сувениров-крабов для себя и своих чад и ради забавы – от нечего делать, да и ради продажи, чего уж говорить! Эта армия возрастает, не уменьшается.

– Авдей, ты близорукий, если носишь очки? – поинтересовался Ефим.

– Вынужденно, ответил тот неохотно.

– И ноги, вижу в шрамах…

– Да, в сорок шестом году был со мной и моим дружком (также шести лет) случай. Под Бахчисараем мы тогда жили. Только что мой папаня вернулся с войны. Нашли мы с Гошей – валялись на поляне – одну кругленькую штучку. Интересную. Конечно же, подобрали ее, стали крутить-открывать; склонились над ней поближе, чтобы повнимательней увидеть, как она будет открываться. Она-то и брызнула во все стороны пламенем и осколками. Мне один глаз совсем выжгло, бровь разрезало осколком и шею, и пробило подбородок, зуб выбило и осколок этот застрял в небе. По горячке я сам вытащил его. Еще один палец на руке расплющило в суставе, скособочило, хоть он и сгибается. Вообще я весь был отделанный. Тьма осколков до сих пор торчит в моих ляжках. Меня нес на руках папаня. А мой товарищ – следопыт полегче отделался – потерял лишь глаз – осколком выбило, и в плечо ранило. Потому-то я и хожу в светлых очках – один глаз у меня вставной. А другой – задетый… Процентность видения у него мала…

– Знаешь, я и не заметил даже… Извини, друг за то, что вынудил тебя рассказать про это…

Хотя по лету отпускники (стихийно и по путевкам) наезжали и сюда, в отдаленный черноморский поселок, местные власти даже и не пытались извлечь из этого выгоду для себя, считая излишней такую обузу и суету, как лучшее обеспечение их снабжением и транспортом. Пустовала прибрежная полоса, где можно б было настроить лечебниц, пансионатов, гостиниц; не использовались великолепные грязи из двух лиманов, не распродавался богатый урожай овощей, стоивших копейки, и продукты животноводства. По сути, извлекались лишь мелкочастнические интересы. Кому что перепадет.

– Конечно, нам, северянам, можно было бы отпуск провести и не в этой толчее, – сказала мурманчанка, жена моряка, – если бы к нам своевременно доставлялись фрукты, какие вызревают здесь, на юге. А то местные совхозники и яблоки скармливают скоту, а у нас их вообще нет – не довозят. Возмущает, что здешние бугаи в магазинах лезут вне очереди за пивком, за сигаретами, за батоном и присказывают при том: «Если вам не нравится здесь, то нечего и приезжать». Хотя с нас, приезжих, дерут прилично за житье-прожитье, стараются всех напихать как сельдей в бочке и живут за счет этого. Считают, что у нас денег видимо-невидимо. И завидуют нам. И еще автобусы нам нужно брать с боем. Будто нельзя их пустить побольше.

– Уж такая философия у всех местных. Ты приехал сюда – и гони какую-нибудь мзду, подарок. И большой, – пояснила другая приезжая.

– От родителей все идет, – сказала Анфиса Юрьевна. – Дети видят, какую пьяную развратную жизнь ведут взрослые – не просыхают от алкоголя. У нас бывает так, что даже в августе директор и главный инженер совхоза одновременно уходят на месяц в отпуск, оставляют за себя своих заместителей – это-то в самый период уборки. И никого это не колышет. Даже районное начальство. Выдюживает все село. Весь разор. Даже от пьянства. С души воротит. Захудилось княжество… Но я потом расскажу… – И она оглянулась на скрипнувшую дверь.

XVI

Анфиса Юрьевна совсем не зряшно, приварчивая, косилась на мужлана-зятя брюхатого, ветрогона, страсть ревнучего и водкохлеба, как оказалось. Михаил по похмелью, опоминаясь, но, ершась по-виноватости, позволял себе незаслуженные скандалы с Полиной – попрекал ее: «Ты меня не любишь, не уважаешь, не замечаешь…» Сноси его, нелюбязь, безропотно… И это все сказывалось. Он, как ширый князек, любящий сладко поесть, поспать, полодырничать, покомандовать, царствует, верховодит… Ни к чему рук своих не приложит. Охапку сена не подымет. В лучшем случае пришлет кого-нибудь для этого.

Да, для нее, Анфисы, с некоторых пор стало до того немило в хоромах дочери, что встанет она поутру с постели – и мало уж кому улыбнется приветливо. Впрочем, все домочадцы в семье Шарых почти вовсе не здоровались друг с другом ежедневно, позабывая, к удивлению Насти и Ефима, и оттого вроде бы никакой такой своей ущербности не чувствовали всяко. Тем не менее, Анфиса по старшинству вела без подменки – не бросала все домашние дела и хозяйство (варила обеды, кормила дворовую скотину – только свиней было пять штук, консервировала кое-какие овощи, ягоды, могущие пропасть, готовила сметану, сливки), услуживала всем (даже выглаживала рубашки зятя) – все держалось на ней в рачительном, последовательном порядке.

Прежде же, когда