Мельница на Флоссе - Джордж Элиот

Опять Магги покраснела и молчала. Стивен опять подумал, что начинает брать верх над ней; до сих пор мысль, что он может не восторжествовать, не приходила ему в голову. Есть вещи, в возможности которых ум наш так сильно сомневается, что становится невозможным страшиться их.

– Дорогая моя! – сказал он, самым нежным голосом, наклоняясь к ней и обвивая ее только рукою: – вы теперь моя… весь свет это думает… долг наш основывается теперь на этом. Чрез несколько часов вы будете законным образом моею и они увидят, что была сила, восставшая против их прав и поборовшая их.

Магги бросила испуганный взгляд на лицо, которое было совсем близко к ней, она вздрогнула, и снова побледнела…

– Нет, я этого не могу сделать! – сказала она, почти с отчаянием. – Стивен, не спрашивайте у меня этого, не принуждайте меня… Я не в состоянии теперь ни думать, ни рассуждать; я не знаю, как мне поступать, но сердце мое возмущается против этого. Я вижу, я чувствую их беспокойство, их страдание: мысль об этом как будто выжгла след в моем уме. Я страдала, и никто не сожалел обо мне; а теперь я заставляю других страдать. Эта мысль никогда не покинет меня; она будет отравлять нашу любовь. Я чувствую привязанность к Филиппу, своего рода привязанность. Я помню, что было сказано между нами; я знаю, что он смотрит на меня, как на единственное благо в жизни. Мне суждено было встретиться с ним, чтоб облегчить его тяжелую участь, а я покинула его! А Люси, она также обманута, она, которая так доверяла мне. Я не могу выйти за вас замуж. Я не могу схватить чужое счастье и повернуть их в бедствия. Нет, не то чувство должно управлять нами, не то, которое мы питаем друг к другу: оно оторвало бы меня от всего, что было мне дорого и свято. Я не могу начать новую жизнь и забыть прошлую; нет, я должна возвратиться к ней, прильнуть к ней, иначе мне будет казаться, что все под моими ногами шатко.

– Боже милостивый! Магги! – сказал Стивен, вставая и схватывая ее за руку: – вы бредите. Как можете вы возвратиться, не выйдя замуж за меня? Вы не знаете, что будут говорить. Вы ничего не видите в настоящем свете.

– Да, я все знаю. Но они мне поверят. Я во всем покаюсь. Люси поверит мне, она простит вас, и тогда… тогда… о! какое-нибудь добро да выйдет, если мы исполним свой долг. Милый, милый Стивен, пустите меня! не доводите меня до более глубокого раскаяние. Я никогда не была согласна на это всею душою, я и теперь не согласна.

Стивен пустил ее руку и опустился в кресло, пораженный отчаянием и бессильною яростью. Он несколько времени сидел, не глядя на нее, между тем ее взоры были устремлены на него в испуге от быстрой в нем перемены. Наконец, все еще отворачиваясь от нее, он произнес:

– Ступайте, оставьте меня, не мучьте меня долее, я не в силах более терпеть.

Не давая сама себе отчета в том, что делала, она наклонилась к нему и дотронулась рукою до его руки, он отдернул ее, как от раскаленного железа и снова сказал:

– Оставьте меня!

Магги не сознавала в себе никакой решимости, когда, отвернувшись от этого мрачного и отвращенного от нее лица, она вышла из комнаты. Что последовало за этим – она едва могла отдать себе отчет; в воспоминаниях ее остались только лестница, с которой она сошла как бы во сне. Мостовая, коляска уже запряженная по дорожному, там улица, а за нею поворот в другую улицу, в которой стоял дилижанс, принимавший седоков, далее, яркая мысль, родившаяся в ее голове, что эта карета увезет ее куда-нибудь, быть может, домой. Но она не была в состоянии что-нибудь спросить, она только молча села в экипаж.

Дом, где были ее мать и брат, Филипп, Люси, театр ее трудов и испытаний был гаванью, к которой она стремилась всею душою, святилищем, вмещавшим ее святыню, где она была безопасна от нового падение. Мысль о Стивене причиняла ей страшные терзания, но, как и всякая боль, она возбуждала деятельность других мыслей. Но мысль о том, что будут говорить и думать о ее поведении, и не приходила ей в голову. Любовь, глубокое сострадание, мучительное раскаяние не оставляли места для других чувств.

Дилижанс увез ее в Йорк, еще далее от дома, но она не узнала этого прежде, чем ее высадили в полночь в этом старинном городе. Что до того? она может переночевать здесь, а завтра поедет домой. При ней был кошелек со всеми ее деньгами, банковым билетом и совереном; она забыла его в кармане, когда ходила третьего дня за покупками.

Но легла ли она спать в ту ночь в мрачной спальне гостиницы с твердою решимостью идти по стезе раскаяние и самопожертвование? – нет; подобная жизненная борьба не так легка; великие жизненные задачи не так легко разрешаются. Во мраке ночи она видела лицо Стивена, обращенное к ней с выражением страдание и страшного укора, она снова чувствовала всю раздражительную прелесть его присутствия, с которым жизнь уже не казалась тяжелым подвигом, а каким-то легким плаванием в потоке радости и блаженства. Любовь, от которой она отреклась, возвращалась к ней с новою, жестокою, чарующею силою. Она чувствовала, что готова была снова броситься в ее объятия, и в это мгновение видение ускользало от ее взоров и как бы исчезало в тумане, оставляя за собою только замиравший звук какого-то глухого и пронзительного голоса, говорившего: «оно прошло, прошло навеки».

Книга седьмая

Последнее убежище

ГЛАВА I

Возвращение на мельницу

После обеда, между четырех и пяти часов, Том Теливер стоял в аллее, ведущей к старому дому дорнкотской мельницы. Пять дней прошло с тех пор, как Стивен и Магги покинули Сент-Оггс. Он был теперь хозяин дома и наполовину уже исполнил завещание покойного отца. В продолжение нескольких лет, стараясь постоянно обуздывать свой характер и работая, что есть силы, Том достиг всеобщего уважение, с искони века бывшего наследственным достоянием Додсонов и Теливеров.

Но на лице Тома, освещенном жаркими лучами летнего, вечернего солнца, не видно было ни удовольствия, ни торжества; губы его были сжаты и выражали неудовольствие; суровая, глубокая морщина рисовалась над его строгими бровями; надвинув фуражку на лоб, с целью защитить себя от лучей, и заложив руки глубоко в карманы, он начал ходить взад и вперед по дороге. Никаких известий не было от сестры с тех пор, как Боб Джекин возвратился на пароходе из Медпорта, и положил конец всем невероятным предположением о несчастии, случившемся на воде, объявив, что он видел, как она сходила на берег с корабля вместе с мистером Стивеном Гест. Каких вестей можно было ожидать теперь: что она вышла замуж, или что? Вероятнее, что она не вышла замуж. Том приготовился ожидать последнего, то есть худшего, что могло случиться – не смерть, но бесчестие.

Когда он шел, поворотясь спиной к воротам и глядел на сток воды из мельницы, хорошо нам знакомая женщина, высокого роста, с черными, блестящими глазами, подошла к калитке и остановилась, глядя на него с сильным биением сердца.

Брата она в детстве боялась больше всего на свете, и страх этот она сохранила с летами. Она боялась его так, как мы всегда боимся тех людей, которых любим, несмотря на их неуступчивость, непреклонность и неизменчивость. Не отдавая себе в этом отчета и не имея возможности устранить себя от этого влияние, глубокое чувство страха наполняло всю душу Магги в эту минуту, но она была твердо намерена возвратиться к брату, как в единственное убежище, назначенное ей судьбою. Припоминая прежние свои ошибки и слабости, она чувствовала угрызение совести за оскорбление, нанесенное ею теперь семейству, и готова была на глубочайшее унижение. Она почти желала выслушать от Тома строгий упрек и готова была молча и терпеливо покориться резкому, порицающему суждению брата, против которого она так часто восставала. Теперь оно казалось ей более, нежели справедливым. Кто мог быть более кротким, нежели она в эту минуту? Ей необходима была эта внешняя помощь, чтоб облегчить свою вину, свое несчастье полным, смиренным признанием перед людьми, взгляды и слова которых были бы отражением ее собственной совести.

Магги пролежала в постели целый день в Йорке с страшною головною болью, происшедшею, вероятно, от ужасного напряжение и истощение в предшествующий день и ночь. В глазах ее все еще видны были следы физических страданий, и вся ее фигура в этом платье, которое она так долго не переменяла, придавала ей вид изнуренный и несчастный. Она приподняла защелку калитки и, потихоньку вошла. Том не слыхал, как отворилась калитка, он в эту минуту был у самой плотины, близь которой с шумом ревел поток; но он скоро повернулся; взглянув в эту сторону, он увидел Магги. Лицо ее, истощенный вид и одиночество показались ему подтверждением худших его предположений. Он остановился, дрожа всем телом и бледнее от отвращения и негодования.

Магги тоже приостановилась шагах в трех от него; она чувствовала ненависть в его взгляде: но ей надо же было говорить.

– Том, начала она слабым голосом: – я пришла назад к тебе; я возвратилась домой искать убежища… я тебе все расскажу.