Белый Шанхай. Роман о русских эмигрантах в Китае - Барякина Эльвира Валерьевна

Лемуан сказал настырной женщине, что мистер Бернар спешно уехал в Ханькоу, потому как в Шанхае ему грозит опасность. Доставку аэроплана он поручил своему другу Полю Мари, а ей передал тысячу комплиментов и воздушный поцелуй.

Но Нину это не устроило.

– Я поеду с вами, – сказала она.

Это не устроило Поля Мари. Он хотел продать «Авро-504» правительству в Ханькоу, и эта мысленная картина согревала его сердце.

Одноглазый маньчжур показал на пальцах, что скрутить даме голову – это плевое дело, и если что, он всегда готов.

Но Нина Купина нравилась Лемуану – жалко губить ее из-за такой ерунды, как деньги. Он отговаривал ее, художественно описывал трудность и бесполезность поездки. Она лишь сердилась:

– Что вы морочите мне голову? Пароход довезет нас. А в Шанхае мне все равно делать нечего, пока мои служащие выполняют волонтерский долг.

Что мог поделать Лемуан? Только вздохнуть. Все-таки главная причина смертности на земле – не голод и не войны. Глупость – вот бич божий, одиннадцатая казнь египетская.

2

Нина сама укладывала чемодан. Клим наблюдал:

– Уезжаешь?

– Да.

– В каком направлении?

– В Ханькоу.

– Решила заранее сдаться в плен?

Презрительное молчание. Супруга сложила рубашки, чулки, теплое шерстяное платье.

– Ты в чемодане место под сухари оставь, – сказал Клим. – Коммунисты в первый же день посадят тебя как врага трудового народа, а в тюрьме всегда кормежка плохая. И папиросами запасись: это первая валюта в местах заключения.

Нина – бледная, разъяренная – повернулась к нему:

– Армия Гоминьдана воюет не с иностранцами, а с милитаристами, раздробившими страну. Чан Кайши уже ведет переговоры с Фессенденом о том, чтобы разрешить конфликт миром. Никто не желает нам зла.

– А военные моряки со всех концов света прибывают сюда на зимние каникулы. – Клим поднялся. – Дорогая моя, кажется, ты хочешь, чтобы я тебя отговаривал… Да ты все равно слушать не будешь. Давай я тебя перекрещу, поцелую, а в воскресенье мы с Китти в церковь сходим – свечку за тебя поставим.

Нина с грохотом захлопнула крышку чемодана, затянула ремни. В дверях показался слуга.

– Отнеси вещи, – приказала она.

– Так зачем ты едешь? – все-таки спросил Клим.

– Хочу посмотреть, как живут люди, которым все это ни к чему. – Нина обвела рукой и комнату, и Клима.

Он уважительно присвистнул:

– А зачем в такую даль тащиться? В Шанхае полно опиекурилен – там эдакие мудрецы десятками на нарах лежат.

В комнате громко тикали часы. Клим приоткрыл жалюзи. Нина села в автомобиль, потом вышла, что-то приказала шоферу. Пока он бегал туда-сюда, она не сводила глаз с окон во втором этаже.

«А ведь она к Бернару поехала, – подумал Клим. – Он сейчас наверняка там, в Ханькоу, со своими коммунистами».

Стоял, бессмысленно глядя на лаковый зад «форда», на черное облако дыма, вырвавшееся из выхлопной трубы.

Нина уехала.

3

Автомобиль несся по улицам. Нина смотрела на низкие облака, на флаги, трепещущие на ветру. Стая голубей сорвалась с карниза на церкви Пресвятой Троицы и исчезла из виду.

«Я не вернусь в Шанхай».

Нине казалось, что это не она уезжает, а сам город, как Атлантида, медленно оседает на дно. Скоро он пропадет из виду и от него не останется ничего, кроме обросших небылицами воспоминаний.

Когда-то Тамара сказала, что Шанхай – это испытательный полигон, на котором люди, сами того не замечая, отрабатывают свое будущее.

– Народы, сословия и цивилизации постепенно перемешаются, но им уже сейчас необходимо учиться жить друг с другом. Задача совсем непростая, поэтому в Шанхае все испещрено помарками. Но без черновиков, без эскизов не создашь ничего достойного.

– Жаль, что черновики рано или поздно оказываются в мусорном баке, – рассмеялась Нина.

Тамара кивнула:

– Скорее всего, нашШанхай действительно исчезнет, и на его месте возникнет что-то иное. Но так и должно быть.

Да, так должно быть. Нинин Шанхай опустился под воду – вместе с Климом и Китти, с охранным агентством, со всем, что было ей дорого. Жалеть ни о чем не надо.

Нина привычно рассердилась на ласковую язвительность мужа. Он нарастил ее на себе, как ледяной накат: все, что ни дашь, ни бросишь, соскальзывает. Растопить его не удалось – Нина пробовала. Все ее робкие попытки Клим встречал неизменным смешком: «Дорогая моя…»

Да, сама виновата. Да, ему есть за что ее ненавидеть.

Зима в Шанхае – что-то от русской весны. Воздух такой особенный, переменчивый. Ехавший мимо автомобиль плеснул в окно водой из лужи. Шофер ругнулся, а Нина рассмеялась. Повертела ручку, опустила стекло и снова подняла – вот почти и не осталось грязи.

У безумных поступков есть своя прелесть. Даниэль рассказал Нине о Народной революционной армии, об иностранных советниках Чан Кайши – одно сплошное циничное, романтическое безумие. Если Даниэлю хорошо с такими коммунистами, то и Нина там приживется. Они ведь очень похожи.

Не делать планов, не ставить целей, жить сегодняшним днем и совершать подвиги – не ради высших идеалов, а ради удовольствия.

Лемуан встретил Нину на пристани:

– Ну что, не передумали ехать? Вот попомните мое слово: я вас честно предупреждал!

Она представила себе, как вернется домой со своим чемоданом. Клим поднимет брови: «Дорогая моя, что случилось? Дорогой ошиблась и свернула не туда? Порт – это прямо и налево!»

– Я решила, что поеду, – значит поеду, – сказала она Лемуану.

Тот только рукой махнул:

– Ну как знаете.

Советский пароход «Память Ленина». Закопченные трубы, сырая от тумана палуба, вдоль бортов – стальные щиты на случай обстрела. Война – всякое может случиться.

Матросы подняли трап. Странно было слышать, как они говорили по-русски. Странно вдвойне, что пару недель назад они были в России. Это совсем другой мир – за пределами понимания.

Гудок. Другой. Пароход начал медленно разворачиваться. Вот и все.

4

Нина до вечера просидела в каюте. Читала журнал «Всемирный следопыт» за прошлый год – роман «Голова профессора Доуэля». Вот бы дать Тамаре – она б оценила!

Из-за перегородки слышался громкий голос Лемуана: он ругал Одноглазого.

Гул двигателя, плеск волн, за иллюминатором в синих сумерках исчезали голые поля и мрачные темные деревни. Занавеска была странная – с тракторами, снопами и надписью «Слава труду!».

– Эй, мадам Купина! – стукнул в перегородку Лемуан. – Ужин принесли! Я велел все подать в мою каюту. Будем вместе питаться, чтоб нескучно было.

Одноглазый посторонился, пропуская Нину в узкую дверь. Лемуан (без протезов, с подвязанными штанинами) сидел на койке и чистил апельсин. На губе висела потухшая папироса.

– Что же вы не пошли ужинать в кают-компанию? – спросила Нина, садясь на жесткий, привинченный к полу стул.

– А ну их к черту! – фыркнул Лемуан. – Знаете, кто с нами едет? Я вам скажу: Фаня Бородина, старая свинья… Жена главного политического советника.

– Чем же она вам не угодила?

– Свинья потому что! Всюду нос сует. Притащилась к нам на аэродром, стала вопросы задавать.

Лемуан долго рассказывал с набитым ртом о визите Бородиной, из чего Нина поняла только одно: Фаня обозвала его вором и спекулянтом.

– Она тоже в Ханькоу к мужу пробирается, – сказал Лемуан, почесываясь. – А с ней дипломатические курьеры. Знаем мы их: небось давешнее восстание рабочих – их рук дело. Бородин специально засылает в Шанхай активистов, чтобы они мутили население. Правда, ни черта у них не вышло, вот они теперь назад и едут.

Нину снедало любопытство: ей хотелось посмотреть на большевиков. До Ханькоу плыть несколько дней – наверняка с ними можно будет познакомиться. А что, если они действительно распознают в ней «буржуйку»? Надо было попроще пальто взять: каракулевая шуба – не самое пролетарское одеяние.