Персидская гробница. Тигровая Луна. Ребе едет в отпуск - Джеймс Мэйо

что ребе плох, я говорю, что он, может быть, слишком хорош. Обычно на любом выступлении я смотрю на часы, неважно, что я слушаю — политический доклад или заумную лекцию, на которую меня затащила моя жена, или же служба раввина. Я смотрю на часы в начале и в конце. Лимит ребе Дойча — пятнадцать минут, иногда он доходит до семнадцати-восемнадцати, но, как правило, пятнадцать. Я не могу не подсчитывать, я всю жизнь это делаю. Итак, умножьте пятнадцать минут на число пятниц, скажем, на тридцать пять, так как летом по пятницам нет служб, и получится немногим меньше девяти часов. Теперь разделите это на то, что мы ему платим, — это же куча денег за час! Вот что я имею в виду, когда говорю, что он слишком хорош. То есть каждый, кто может заработать такие бабки за час, не просто хорош, а чертовски хорош. Но потом я задумался: а может ли он произносить длинные речи? Хватит ли у него материала?

Это ребе Дойч доказал на службе по случаю праздника Пурим. По часам Меира Паффа служба длилась пятьдесят минут. Это была первая праздничная служба с того момента, как он начал работать в общине, и синагога была переполнена. Служба называлась: «История Пурима — факт или вымысел?» Все прошло хорошо. К нему подходили десятки людей, чтобы сказать, что до сих пор они не понимали значения этого праздника. А на следующий день позвонил Берт Рэймонд.

— У меня столько хвалебных отзывов, ребе, что не могу не выразить общую благодарность.

Довольный ребе Дойч повесил трубку и не мог удержаться, чтобы не похвалиться жене.

— Все, что я сделал, — это рассказал историю Пурима, и такой успех! Конечно, основы они знают, но это только добавляет удовольствия. Правда, если бы я ограничился одной историей, им бы показалось, что я обращаюсь с ними как с детьми, так что я добавил кое-какие рассуждения в современном контексте, типа того, что персидский царь боялся дворцового переворота во главе с Аманом и потому сговорился с Эсфирью его погубить. — Он хохотнул. — Могу сказать, это хорошо пошло.

Жена сочувственно улыбнулась.

— Да, дорогой. Тебе ведь здесь нравится?

— Очень, — ответил он без колебаний. — Милый городок, недалеко до Бостона и Кембриджа. Хорошо, что можно ездить на симфонические концерты, ведь я так люблю музыку.

Бетти Дойч покачала головой: муж говорил не о том.

— Я хочу сказать, что тебе нравится синагога, община, эта работа.

— Это лучшее место из всех. Никаких проблем с попечительским советом, все стараются соглашаться, а я лишь делаю свое дело. Знаешь, когда я написал это?

— Конечно, на своем первом месте в Ковентри, в Мичигане, и доработал, когда мы переехали в Дарлингтон в Коннектикуте. И мне не надо спрашивать, был ли ты там счастлив, — она улыбнулась. — Вижу, что тебе это нравится. Ты не думал о том, чтобы остаться?

— Нет, Бетти, исключено. Это временная работа, ребе Смолл скоро вернется. К тому же я ушел на пенсию, ты не забыла?

— Помню, дорогой, и помню, что ты не был этим доволен. Человек с твоим здоровьем и энергией должен что-то делать. Нельзя просто слоняться.

— Я не замечал, что просто слоняюсь. Я собирался написать научную работу, о которой последнее время думаю…

— О, Хьюго, смотри на вещи реально. Если бы ты этого хотел, то начал бы писать еще будучи раввином в Дарлингтоне, а не тратил бы месяцы на бесцельное времяпровождение.

— Я прокручивал в уме миллионы проектов, — буркнул он.

— Нет, Хьюго. Если хочется что-то написать, человек берет и пишет. — Она покачала головой. — Разве не видишь? Здесь твоя работа — здесь, в общине и синагоге. И она тебе удается, так почему бы не продолжить?

Он отвернулся, уязвленный.

— Жаль, что ты не принимаешь всерьез мои творческие планы…

— Но это так, Хьюго, дорогой. Помнишь, ты думал, что дарлингтонская община предложит тебе остаться, и решил, что если этого не произойдет, то у тебя будет время привести в порядок бумаги и издать тексты. Но это значит, что ты не был готов смириться с мыслью об отставке. Однако тебя больше не пригласили, и появилось несколько свободных месяцев…

— Я был уверен, что меня пригласят остаться, — вздохнул он. — У них еще не было замены. Притом за тридцать лет можно устать от человека.

— Община изменилась, Хьюго, — сказала жена тоном, показывающим, что этот вопрос уже неоднократно обсуждался. — К власти пришли люди другого класса и стали управлять делами. Она улыбнулась. — К тому же ты тоже от них устал.

— Да, правда.

— Но здесь, — продолжала жена, — тебя все уважают. Если бы ты остался…

— То было бы то же самое, — буркнул он. — Все такие добрые и любезные, потому что знают: я здесь временно. Если бы у меня был долгосрочный контракт, все вышло бы как в Дарлингтоне.

— Не верь этому, Хьюго, — поспешно сказала жена. — Ты был молод, когда приехал в Дарлингтон, и не имел ни денег, ни репутации. И тобой вертели, как хотели, пока с годами ты не набрал вес и не добился уважения. Но здесь знают, что ты в них не нуждаешься, что твоя пенсия не меньше зарплаты, и никто не может тобой вертеть. О, Хьюго, — взмолилась она, — побудь здесь лет пять-семь, а потом уедем во Флориду или в Израиль.

— Неплохая идея, я имею в виду другую кафедру, — признал он, — но не здесь. Исключено. Не забывай, что ребе Смолл возвращается через месяц.

— Откуда ты знаешь? — спросила она.

— Ну, это была часть плана, меня наняли на три месяца, потому что через три месяца ожидали возвращения ребе.

— Не совсем так, Хьюго, — хотя они были одни, Бетти Дойч понизила голос. — Есть несколько женщин, с которыми я подружилась, и они проболтались. Знаешь, что ребе Смоллу не платят жалованья, пока он в отпуске?

— Не платят? — Ребе был шокирован. — То есть ему задержали жалованье?

— Как я поняла, он сам отказался. Он даже отказался обсуждать контракт и свое возвращение.

Ребе Дойч не верил своим ушам.

— Он показался мне разумным парнем. Странно для молодого человека с семьей отказываться от денег. Может, ему просто не так предложили?

— Но это также может значить…

— Скажем, это дает повод для размышлений. — Он кивнул. — Да, для размышлений.

Глава 20

Семья Смоллов погрузилась в бытовую рутину, и через несколько недель им казалось, что они живут в Иерусалиме уже давно. Несмотря на свой скудный иврит, Мириам удалось акклиматизироваться раньше всех, так как она была очень занята.